После явления одержимой ацтекской шалавки все мысли и усилия Кавиля закольцевались вокруг единственной цели – найти гребучую христианскую паскуду, что устроила ему очередной мозговыверт. Майя впустую потратил уйму сил, обшаривая укромные уголки земного шарика, куда его приводили следы монотеистической дряни, и всякий раз прожевывал гадостное понимание, что опоздал – тварь была быстрее.
И очертя голову, бросался следом, цепляясь за крохотные наметки с головой захваченный охотой и своей личной вендеттой. Все это слишком затянуло его, чтобы остановиться. Змеиный бог заставил себя выдержать натиск бьющего в башку желания разодрать мразь голыми руками только когда понял, что расточительная трата энергии всерьез делает его уязвимым. Тогда он решил на время занять выжидательную позицию, расценив, что обделенная его вниманием мразина объявится сама.
Задремавший на диване Кавиль проснулся от неожиданного прикосновения. Майя мигом разлепил глаза и изумленно уставился на упорно заползающую ему на грудь змею. Еще толком не разобравшись в происходящем, он машинально сгреб пришлого змееныша, и тут его настигла вторая волна искреннего удивления – на полу тускло поблескивали кольца притаившихся в темноте змей. С минуту майя тупо гипнотизировал в одночасье превратившуюся в террариум комнату, силясь понять, что заставило пресмыкающихся дружной гурьбой ринуться к змеиному богу. А потом почувствовал – безошибочную узнаваемую ауру. Кавиль усмехнулся – народ науа зачастил к нему в гости и, видимо, памятуя о своей прошлой бездомности и прокачанной наглости – снова без приглашения. Впрочем, этот гость не вызывал тревоги, хотя майя мог только догадываться, какого хрена понадобилось Кукулькану, и чего ради он посреди ночи притащился на край света. Неужто как в старые добрые времена, прознав о последних событиях с участием Кавиля и своих сородичей, решил поныть о стремлении к миру с родственным народом. Надо признать, в этом деле пернатый отличался завидным упрямством и непрошибаемым оптимизмом - даже когда Кавиль и Тескатлипока в очередной раз самозабвенно полировали друг другу морды, умудрялся с горестным и осуждающим непониманием проявления такого варварства, невозмутимо гадать на ромашках: помирятся владыки стихий или снова не внемлют благоразумному совету ацтекской фиялки.
Майя аккуратно ссадил на диван уже успевшего пригреться на его груди змееныша и, осторожно переступая босыми ногами меж дремлющих на полу змей, подошел к незакрытой двери. Он успел увидеть фигуру Пернатого змея, и мир для него померк.
Когда змеиный бог пробудился заново, в его мыслях царил удивительный покой и кристальная ясность – понимание, что правильно, и что нужно сделать. Нагромождение мыслей словно разбили метким ударом, а из осколков сложили восхитительный в своей простоте алтарь древнего бога, требующий огня и крови.
Непростая, метущаяся сущность рожденного в небе потонула в глубоком молчании вместе с искрящими злостью помыслами об отмщении; ее место заняла другая, примитивная и хтоническая тварь, ревностно оберегающая свои земли. Тварь была голодна – тем голодом, что можно утолить только вырванными сердцами. Она помнила, как в терпком дымке горящего копала сгорало кровавое подношение. Повела уродливой головой, прислушиваясь к запахам – вместе с прохладой ночи ветер нес гнилостный запашок христианства из прилепленной на берегу озера Сололы.
На какое-то мгновение на морде змеиного бога отразилось злое недоумение – чужаки вторглись на его землю, принесли с собой чужого бога и смердящую вонь гнусной веры. Бог зло мотнул мордой. В его сознании не проскочило никаких «зачем» - только отчетливое осознание, что чужую скверну нужно уничтожить, а земли – очистить. У него не было памяти о гибели своего народа под безжалостной косой монотеизма – для старого бога непроходимые леса полнились затерянными в них городами: процветающими и доживающими свое, заброшенными и только еще строящимися. Там жили, умирали, сражались и чествовали старых богов, а те, услышав окутанный запахом жертвенной крови зов, иногда выныривали из праздной бездеятельности и откликались. Змеиный бог по-прежнему ощущал себя покровителем и без тени сомнения двинулся на запах чужой заразы. В измененном состоянии все ощущалось иначе, остро, больше сущностью нежели органами чувств – пресмыкающаяся тварь была неразрывно связана с этим местом. Майя чувствовал дыхание влажной земли, утробный гул каждого из застывших под звездным небом вулканов, беспокойную и незатихающую жизнь вокруг него, будто бы он стал живым воплощением безудержной силы природной стихии.
Змея устремилась на запах скверны. Массивная тварь передвигалась удивительно быстро и ловко, тускло поблескивая матово-черной чешуей, когда выныривала из-под сводов огромных деревьев на открытое, залитое лунным светом пространство.
Солола спала глубоким сном, когда у ее окраин появился змеиный бог. И он вновь был в недоумении – это были его люди, они пахли потомками майя, но молились другому богу, занесенному подобно заразной болезни. Владыка стихий чувствовал, как тонок здесь покров старой веры, и как его разъедает незнакомые молитвы. Вместе с неприятным удивлением пробуждался и гнев – на предавших богов майя людей. В непреклонной решимости искоренить эту гниющую язву змея сползла в поселение, и от ее гнева земля шла глубокими трещинами.
Под крики перепуганных людей и грохот рушащихся домой огромное чудище металось по узким улочкам. Те, кто был пропитан духом чужой религии, умирали сразу, другим оно давало шанс вспомнить об истинной вере – отречься от гнусных заблуждений и вернуться к старым богам: восславить творца Ицамну и его жену Иш Чель; найти покой в ветвях сейбы с именем Иш Таб на губах; напоить свежей кровью вечно голодного Чака…
Насытившись плотью и истребив всех дурно пахнущих чужой верой, змеиный бог ушел из растерзанной, пропитанной смертью Сололы. Он устал, и ему требовался отдых. Под чутким взором занимающегося рассвета змея взобралась на чутко дремлющий вулкан, впитывая в себя его жар и силу. Почти сливаясь с темной землей, змеиный бог замер меж нагромождений камней, сомкнул глаза и заснул.
Чтобы следующей ночью снова вернуться.

Отредактировано K'awiil (25.04.2015 12:01)

Старое чудовище чутко дремало, впитывая в себя тепло медленно клонящегося к горизонту солнца. Тысячелетиями Кинич Ахау появлялся на востоке, дарил свет, следуя неизменному порядку вещей, чтобы потом погрузиться во тьму. И силой крови правителей и жертв – снова вернуться. Так было всегда, и память бога не хранила воспоминаний, чтобы люди солнца добровольно отрекались от веры в своих создателей. Лишь первые, неудачные творения, что оказались или слишком глупыми, или слишком злыми. Змеиный бог больше не чувствовал небесных птиц, чтобы вновь призвать их и грозным оружием направить – ломать хрупкие человеческие кости, раздирать их плоть и вырывать глаза, но мог пробудить другую, страшную и необузданную стихию.
В полусне он чувствовал, как глубоко под породой бурлит живой огонь. Когда настанет время, он выплеснется очистительным пламенем в обжитую людьми кальдеру – только если люди не отроют заново свои сердца богам-создателям. Сознание древней твари держалось на тонкой грани прошлого и настоящего. В прошлом он заново видел, как конвульсивно содрогается земля, и каждый ее спазм безжалостно рушит убогие лачуги с прибитыми на стену крестами. Как исчезает в глубоком провале жалкое ряженое чучело, которого майя теперь называли своим богом, и как вслед за ним падают его жрецы.
Земля содрогалась и принимала щедрые подношения, и он, древнее ее порождение, знал, что богам майя по нраву такая жертва. Он не мог вырывать сердца неверных, однако в его силах было заставить это сделать потерявшихся в сомнениях людей – искупить своими жизнями гнусные помыслы о поклонении другим богам.
Прошлое было свежим и пахло горячей кровью.
Настоящее светилось огненными всполохами огня под сводами храмов, змея видела их россыпью искр на черном полотне непроходимых джунглей. Тварь верила, что затерянный в лесах народ солнца истово чтит своих богов и его мысли чисты от чужеродной заразы. Он вернется в каждый из городов – как только закончит на этих землях, что неведомым промыслом стали похожи на гнилую полную опарышей язву.
С заходом солнца усталость медленно отступала, создавая обманчивое ощущение всемогущества. В змеином сознании не проскочило и мысли, что ей не хватит сил очистить эти земли от захватившей их заразы и спасти народ солнца. Она не могла и помыслить, что спасать уже давно некого.
Сквозь чуткий сон тварь почуяла приближение чужака. Его аура была смутно знакома, от незнакомца пахло древней силой, схожей с ее собственностью. Неторопливо пришло понимание – на его земли ступил пришлый бог другого народа. У них были другие боги, но с начала времен змея воспринимала их как родственных. А богов – не враждебных, пока те не проявляли обратные намерения. Змея медленно приоткрыла желтые глаза, разглядывая ацтекского бога. Пришли в движения кольца – тварь все так же медленно подползла к чужаку. Змеиный бог узнал его, древнего бога и кровного родственника одного из владык майя. Тварь проползла вокруг ацтека, окольцовывая его поблескивающим темной чешуей телом, приподнялась до уровня головы своего гостя и уставилась ему в глаза немигающим взглядом.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-04/25/nwzftzpm6bw1.jpg[/AVA]

Чужак ничего не делал – не двигался и даже не моргал, только смотрел таким же немигающим взглядом в глаза змеи. Змея с любопытством уставилась на пришельца – она не понимала, зачем ацтек объявился на ее землях; что заставило его подняться сюда и потревожить своим присутствием ее сон. Чешуйчатая голова медленно наклонилась к чужому бога и замерла на расстоянии ладони от лица ацтека, будто бы она силилась разгадать ускользающую от нее разгадку, гипнотизируя пришлого бога неподвижным взором.
Кинич Ахау еще проливал свет на майяские земли, последние теплые лучшие заходящего солнца. Тени вокруг валунов заглубились, в преддверии близкой ночи в этих тенях рождался вязкий мрак, с наступлением темноты воскресающий древний страх в сердцах людей и заставить их отдать свою силу богу солнца – чтобы утром Кинич Ахау снова появился на горизонте.
Пришло время новых жертв для юного бога солнца и майяских владык.
Змея отпрянула от ацтека, разом потеряв интерес к незваному гостю. С шелестом снова пришло в движение массивное тело. С удивительной проворностью для большой твари змея быстро расплела кольца вокруг ацтека и поползла вниз по каменистому склону.

Чешуйчатая тварь не проявляла агрессии – скорее интерес, любопытство, какое испытывает всякое животное по отношению к чужаку, внезапно объявившемуся в землях, где прежде его нога не ступала. И вряд ли существо, таращась на ацтека своими желтыми, будто стеклянными, глазищами, видело в нем потенциальную жертву, которой можно справно полакомиться. Змея чувствовала окутывавшую бога древнюю ауру и вела себя спокойно, но вместе с тем настороженно, будучи готовой при первом же неверном движении со стороны пришлого чужака заподозрить в последнем угрозу и молниеносно пресечь распространение оной.
Тескатлипока, в свою очередь, выжидающе наблюдал за змеей, никак не выдавая своих намерений. Да и не было у него пока таковых. Глядя на уродливое пресмыкающееся создание, бог ночи кое-как сумел свести воедино в своей голове те факты, что примитивная тварь в действительности являла собой майяского бога; что этот самый бог подвергся разрушительному воздействию артефакта с заключенной в нем стихийной энергией божества другого пантеона; что названная энергия, к немалому удивлению самого ацтека, казалась ему почти неправдоподобно родной. И все эти занимательные умозаключения, сплетаясь в сознании Тескатлипоки в запутанный разноцветный клубок, рождали всего два вопроса: «откуда вновь всплыл загадочный артефакт?» и «почему эффект от его активации вылился в столь курьезную форму?»
Тем временем черная блестящая морда твари приблизилась к лицу ацтекского бога на непозволительно малое расстояние, а два остекленевших глаза оказались практически на одной линии со взглядом самого Тескатлипоки. Ацтек моргнул, все так же не спеша предпринимать сколько-нибудь активных действий, а змея меж тем как-то резко утратила к нему всякий интерес: то ли заходящее солнце настойчиво пробуждало древний инстинкт, в котором кормежка была сопряжена с разрушением; то ли рептилии попросту надоело таращиться на  незваного гостя, что упорно не торопился заявлять о своих намерениях.
Какие именно процессы творились в змеиных мозгах чешуйчатой гадины, Тескатлипока не знал – он лишь мог чувствовать зудящую внутри твари назойливую жажду, утолить которую в состоянии были лишь реки жертвенной крови. Бог ночи не стал препятствовать змее, когда та, шустро расправив спираль мускулистых колец, направилась вниз по освещаемому последними лучами солнца горному склону, уже предвкушая пробуждающий аппетит и животную ярость ужас на лицах жителей окрестных городков.
Когда блестящая черная лента змеиного тела отползла на почтительное расстояние, Тескатлипока, обратившись к своей силе владыки стихий, поднял с земли груду небольших камней, разбросанных на пути следования твари. Зависнув на пару секунд в воздухе, каменистая взвесь с пылью и грохотом вновь рухнула на землю, рассыпавшись мелкими обломками вокруг невольно затормозившей рептилии.

Сначала змея почувствовала пробуждающую рядом с ней силу – силу стихий, схожую с ее собственной, но в то же время другую. И дело было не в том, что пришлый бог сам по себе был покровителем иного народа, будто бы против сырой и разрушительной энергии майяской твари выступила сила куда более тонкого толка, разумная и потому опасная. Это понимала даже змея. Вслед за всполохом чужой силы вокруг нее с грохотом посыпались камни, вынуждая остановиться. Тварь зло мотнула головой и проворно обернулась – первобытные инстинкты, вставшие у руля в змеиной черепушке, весьма однозначно расценили действие ацтекского бога.
Чужак применил силу, а значит – напал.
В сознании змеиного бога не осталось привычных прежде понятий о своей силе и возможностях. В запертом действием артефакта разуме осознанное управление энергией вместе с пониманием ее сути вытеснилось стихийным и плотно завязанном на эмоции выбросом первичной, неформленной божественной силы: тварь гневалась, и земля дыбилась нагромождением породы. Сейчас змея злилась. Все ее равнодушие по отношению к чужаку разом смело, едва тот посмел напасть на нее. На земле майя.
Змея резво развернулась и, зло сощурив глаза, пока еще медленно поползла обратно к ацтеку. От ее злости по земле прокатился тяжелый вздох, и каменистый склон ощутимо задрожал. Темными струями потекла вниз каменная пыль вместе с мелкими камнями, земля снова вздохнула и с утробным гулом разошлась рваными черными трещинами рядом с ацтеком, норовя оползнями увлечь его в провалы. И тут же змея смазанным движением ринулась на пришлого бога.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-04/25/nwzftzpm6bw1.jpg[/AVA]

Потекшая в глотку горячая кровь заново раздразнила голод. Ацтекская кровь была вкуснее, она несла в себе пропитанную солнцем древнюю силу и могла утолить застарелую жажду  – не в пример гадкой, протравленной посторонней заразой человеческой. Змея не торопилась разжимать челюсти, а, напротив, усилила давление, намереваясь размозжить плечо чужого бога, чтобы в пасть хлынула новая порция его крови. Рептилия позабыла об угрозе извне и действовала, повинуясь зову змеиного рассудка, а потом черепушку прошибло короткой ослепительной вспышкой боли и он, рассудок, погас.
Когда настало мгновение просветления, Кавиль далеко не сразу осознал, где находится. Первым, что дало о себе знать, была гудящая как перегруженный трансформатор голова, будто бы майя старательно упарывалася до бессознанки как минимум неделю, а теперь его настигла неминуемая расплата в виде коварно глумящейся трезвости. Сквозь тупую головную боль пробивалось ощущение гула потревоженной огненной стихии глубоко под пластами породы и чужой, но вместе с тем хорошо знакомой энергии. Последнее и вынудило Кавиля заставить себя открыть глаза и вообще пошевелиться, каким бы привлекательном в заторможенном разуме не маячило полное бездействие. Где-то в черепушке вяло щелкнуло понимание, что Тескатлипоку он видел в последний раз, когда выслал его к Великому отцу, подразумевая не изящный эвфемизм незамысловатого посыла нахуй, а вполне определенное направление к своему североамериканскому сородичу. Рядом с проступившим фрагментом памяти расцвел ленивый и окрашенный в раздражение вопрос – какого хрена снова принесло назойливую ацтекскую фиялку?
Вялотекущие размышления разом смело, как только мозг майя в полной мере оценить окружающее пространство и обнаружить, что его бедовый обладатель валяется далеко не в своем доме и даже не на улочках Гватемалы, а мордой в черной вулканической пыли в совершенно непотребном виде. Кавиль приподнялся и непонимающе посмотрел по сторонам. Проясняющееся зрение выхватывало из сгустившихся сумерек нагромождение камней и изрезанную глубокими трещинами землю... И ничего, что могло бы пролить свет на причины чудесное появления майяского бога нагишом на склоне гватемальского вулкана.
- Какого хера?.. – наконец, хрипло произнес Кавиль, все так же непонимающе смотря теперь уже на Тескатлипоку. И только лишь когда увидел потеки крови на его руке, майя вспомнил.
Чужое сознание словно вынырнуло черноты бессознанки и весом своей, к счастью, недолгой памяти обрушилось на змеиного бога. Кавиль досадливо поморщился и невольно прижал ладонь к виску, будто бы это могло утихомирить немыслимую круговерть, что творилась в его башке. Его сознание словно разделилось на две составляющие: одна принадлежала хтонической твари, другая оставалась его собственной. Сидя в черной грязи, майя заново переживал блядскую мешанину эмоций рептилии: его обожгло голодом, животной яростью и единственной укоренившейся в башке хтонической твари мысли – искоренить иноверцев. От хлестнувшей по взбудораженному сознанию уверенности змеи в существовании народа солнца Кавиль только зло мотнул головой и, когда, наконец, гребаный фейерверк из чужой памяти в его башке закончился, снова поднял взгляд на ацтека.
- Ну блядь.. - только и смог со злой растерянностью вымолвить майя. Разворошенный разум пока еще не в состоянии был в полной мере адекватно соображать и реагировать. И завидев изгвазданную кровью футболку Тескатлипоки, Кавиль совершенно неожиданно и нездорово рассмеялся.

Кавиль не стал объяснять, что его собственный разум, все еще исправно выдающий критические ошибки, с какого-то хрена расценил очень смешным тот факт, что майя покусал ацтека, справедливая полагая, что боги ночи такой юмор не оценит.
- Ты не заразный? – беззлобно поинтересовался он, наконец, поднимаясь с начинающей остывать земли и все-таки выдавая причину своего нездорового веселья.
Меж тем за бесполезными и ироничными подколками в полный рост вставала неприглядная действительность, которая теперь уже затрагивала не только Кавиля, но и ацтекского боженьку, как бы душевно он ни гнал на своего любимого братишку при каждом удобном и не очень случае. На любую попытку напрячь мозг и выдать хоть что-то связное, башка отзывалась монотонным гулом и полной неспособностью мыслить ясно. Рассудок отчаянно требовал божественную дозу мескаля.
- Тебе будет интересно узнать, что недавно ко мне захотел твой братец… – нехотя продолжил Кавиль. Внутренний счетчик времени определял абстрактное «недавно» как один-два дня, однако майя не удивился бы, если бы он сбоил, как и все остальное. Змеиному богу меньше всего хотелось заново ворошить все бодро осыпавшееся на него дерьмо и изливать душу ацтеку, пусть это и было сейчас единственно верным решением, как бы он ни желал малодушно забить на доебучего демона и упороться до коматоза, чтобы остудить взбесившийся рассудок.
- Но сначала мескаль, - майя мотнул головой и, посмотрев на Тескатлипоку, с усмешкой добавил, прежде чем исчезнуть. – Дорогу не забыл?
Дом встретил змеиного бога загустевшим запахом крови и слабым ощущением майяской энергетики. На мгновение Кавиль тупо застыл, непонимающе глядя на потемневшие красные отметины на полу, силясь соотнести  в лажающем мозгу увиденное с пробивающейся сквозь размякшие извилины откровенно хуевой догадкой. Молча майя быстро прошел на кухню, уже заранее догадываясь, что он там увидит – мироздание в лице одной гребучей суки не просто устроило ему облаву, а бесстыже и безнаказанно ебошило по башке, пока он как последний идиот пыжился и искал христианскую паскуду. И чутье не подвело – на полу в луже натекшей крови распластался пятнистый кошак, еще живой, вопреки стараниям мрази, что оставила в его боку ацтекский обсидиановый нож. Будь Балам существом, был бы уже мертв - окончательно. Пока же божественная сущность еще справлялась с повреждениями божественной оболочки.
- Ну блядь… - в этот раз к сакральной фразе кроме злости добавилось еще и сожаление к изувеченному звериному богу. От майя будто фонило концентрированным пиздецом, без разбора задевая всех, кто оказался рядом, будь то далекие от его разборок ацтеки или старое майяское божество. Пока он еще не до конца понимал, какую роль в разыгравшемся противостоянии индейца и демона играет Кукулькан, и почему он, признанная фиялка обоих пантеонов, внезапно оказался втянутым в это дерьмо. Выяснять это Кавиль решил с помощью Тескатлипоки, уже не особенно надеясь на собственный рассудок, а пока разом позабыв и о мескале, и о своем непотребном виде, опустился на колени рядом с ягуаром, успокаивающе накрыл ладонью его морду. Осторожно вытащил из шкуры ритуальный клинок. Майя не умел исцелять и единственное, что он мог сделать – перелить часть своей энергии в надежде, что подпитанный его силой божественный организм справится сам.
Щедрое донорское вливание помогло – уже через несколько мгновений ягуар бодро завозился, а как только рана затянулась, поднялся и потерся башкой о голову майя. Кавиль только растерянно потрепал старое божество по холке, встал с пола и, не говоря ни слова, поднялся на второй этаж.
Вернулся он спустя пару минут, понадобившихся ему, чтобы надеть джинсы и подавить рвущееся наружу бессмысленное желание разъебать как минимум половину земного шарика, чтобы, наконец, выкурить спрятавшуюся христианскую мразину.
Тескатлипоку майя застал все там же на кухне в обществе приободрившегося Балама. Прежде, чем заговорить, Кавиль молча достал бутылку мескаля, наполнил два стакана и залпом осушил один.
- Вчера заходил Кукулькан, - опершись руками на столешницу, заговорил майя, - и после его визита я стал тем, что ты видел. Я не почувствовал чужой силы, кроме его собственной, и в душе не ебу, что сподвигло его выйти на тропу войны.
Такое поведение пернатого змея по-прежнему не укладывалось в рамки привычной змеиному богу логики. Вмешательство христианской паскуды могло бы объяснить, почему еще один бог решил поквитаться с майя. Могло бы, но его не было. А на вопрос, что заставило Кецалькоатля, веками старавшегося примирить давних врагов, вдруг устроить смертоубийственную встряску своему сородичу, сознание Кавиля все еще отзывалось гулкой пустотой и полным отсутствием сколь-нибудь разумных мыслей. Кукулькан выпадал из цепочки дерьмовых событий, знаменующих этапы противостояния с демонической тварью, но интуиция подсказывала, что несмотря на незагаженную энергетику пернатый боженька каким-то хитровыебанным способом все-таки связан с продолжительным дерьмопадом.
- Эта хуйня началась после моей встречи с твоей женой, - продолжил Кавиль, окончательно избавляясь от недоговорок. – Сначала эта христианская мразь устроила небольшой зомбиапокалипсис, потом загадила разум Шочикецаль. У меня старые счеты с этой паскудой…
Говоря это, майя фактически признал, что все обрушившееся на ацтекскую семейку говно полетело не только с легкой руки монотеистической блядины, но и негласно – Кавиля, коль выблядок чужой религии его избрал целью, а всех попавших под руку – средством.
- А это, - он кивнул на кровавые разводы на полу, - видимо, должно было напомнить мне об одном старом событии и сподвигнуть бежать мстить ацтекам. Я не могу тебе ответить, почему эта мразь вылезла именно сейчас. Знаю, что это за паскуда,  где эта мразь может прятаться.. Хотел до него добраться, но объявился Кукулькан, и у меня нет ни единой здравой догадки, что ебнуло в голову твоему брату.
Кавиль умолк. Не глядя на Тескатлипоку снова наполнил свой стакан мескалем и так же залпом осушил. На душе у майя было до омерзения паскудно.