Сперва сознание судорожно дернулось, изворачиваясь под каким-то невообразимым углом, скручиваясь в спираль и утягивая рассудок, а вслед за ним и все тело в темную безостановочную воронку, подобную той, что образуется на дне унитаза, когда нажимаешь педаль сливного бачка. Тескатлипока понятия не имел, как оно там живется доблестным властелинам фекалий на просторах космических заунитазных глубин, но что-то настойчиво подсказывало, что в нынешнем своем состоянии он бы вполне сошел за своего в вышеназванном обществе. Привычный мир расплывался медленно и неотвратимо, подобно масляной краске, стекающей по металлу, заполняющей собой все щели, застывая кривыми подтеками на ржавой поверхности. Попытка сфокусировать взгляд на плывущих вокруг вездесущих частичках пыли разбилась вдребезги, внезапно столкнувшись с тупым осознанием того простого факта, что зрение попросту отказало. Вместо этого краем слуха где-то отдаленно улавливался автомобильный шум, настойчиво перетекавший в надсадное гудение, что неумолимо нарастало в голове, модифицируясь в низкочастотный гул трансформатора. Что-то извне, неподконтрольное разуму, нечто чуждое, скользкое и неотвратимое прикоснулось к пространству, искореживая его и сжимая. А дальше… О, тщета! О, экзистенциальная пропасть! О, безрассудная низость падения! Мир в голове окончательно померк, переводя действительность в режим безмолвия.
В следующее мгновение с каким-то вялым удивлением ацтек осознал себя неведомой безвольной хуйней, впечатанной во что-то прохладное и вроде бы даже липкое. Где-то на периферии сознания забрезжила робкая идея с претензией на разумность, что неплохо бы сделать над собой усилие и хотя бы пошевелиться, но идея увяла, не успев зародиться. Бога ночи нещадно размазывало по шероховатой поверхности, вплавляя каждую клетку его человеческой оболочки в узорчатую филигрань рыхлого грунта. Он продолжал безыдейно валяться в черной грязи посреди какой-то зомбически-неведомой жопы бытия и упорно проецировать Мысль. Она зарождалась зеленой вспышкой где-то между глаз, увеличивалась в размерах, пока не ударялась в виски, вспыхивала ослепительно белой искрой и рассыпалась на множество стремительно гаснущих песчинок. Границы Мысли постепенно стирались, и вскоре она уже заполняла собой не только голову, но и вырывалась наружу, накрывая тело невидимым куполом. Мысль была повсюду: она деформировала пространство, приобретая четкие очертания и облекаясь во вполне однозначную и конкретную форму, что в самом кратком и цензурном выражении интерпретировалась как нечто вроде «срань египетская».
Тескатлипока резко распахнул глаза, бессмысленно таращась в пространство. С тем же успехом он мог бы этого и не делать, потому что навязчивое ощущение вселенского пиздеца упрямо не желало отступать, вместо этого весело и гаденько скалясь с неба затянутым густой тенью солнечным диском. Ацтек пару раз зажмурился, лелея слабую надежду, что внеплановый приход наконец отпустит, осторожно пошевелил пальцами рук, не без облегчения осознав, что все-таки еще в состоянии двигаться. Поднимаясь с земли и отряхиваясь от вездесущей черной пыли, он осмотрелся по сторонам, заторможено удостоверившись, что открывшаяся взгляду действительность так катастрофически не походила на пресловутую мифическую «blue zone».
«Срань египетская», – в очередной раз отстраненно стукнулось в голове. И, надо сказать, не без основания. Интуиция по-прежнему функционировала исправно. Увы, за быстроту физической реакции организма уторчанный божественный мозг ручаться так же уверенно не мог. Впрочем, обернулся Тескатлипока как раз вовремя, чтобы успеть узнать перекошенный фэйс ненавистной египетской падлы, равно как и живо вспомнить, как эта уебистая пустынная зараза в очередной раз посмела сунуть нос на его территорию и начать качать свои блядские права аккурат в тот момент, когда непрошибаемое химической дрянью ацтекское сознание вознамерилось вот-вот ввергнуть себя в блаженный экстатический катарсис, отправившись в полное возвышенного волшебства экзотическое путешествие по сферическим парадигмам околобожественных ментальных переживаний. И… привет, мать твою, ебучая реальность – гребаная скотина отъявилась как всегда вовремя.
Не успев толком среагировать, Тескатлипока, сбитый с ног египетским богом хаоса, умудрился хорошенько приложиться башкой о так «удачно» подвернувшийся камушек. В глазах на мгновение потемнело, и Титлауакан мимоходом успел отдать должное своей божественности, так предусмотрительно удерживавшей его от моментальной и постыдной отключки. Зато упоротое сознание само собой моментально прочистилось – стоило только ощутить во рту вместо пряной горечи айваски вязкую жижу с отчетливым металлическим привкусом. Пару раз смачно заехав Сету по челюсти, ацтек с криком «Отъебись от меня, сука!» спихнул наконец с себя разъяренного египтянина.
Раздраженно сплюнув кровь из разбитой губы, Тескатлипока осторожно потянулся рукой к собственному затылку. Пальцы, путаясь в волосах, натыкаясь на что-то мокрое, безошибочно определили степень повреждения дражайшей черепушки.
– Охуел, урод психованный?! – взвился ацтек, с недоумением разглядывая окровавленные пальцы. – Чмо египетское, ты мне чуть башку не раскроил, – почти обиженно отозвался Титлакауан, вяло отползая от злосчастного камня и кое-как поднимаясь на ноги. В условиях развернувшейся ситуации прозвучало это совершенно абсурдно, словно Тескатлипока надеялся, будто Сет тотчас же осознает всю степень недостойности своего поступка и не замедлит раскаяться. Ацтек между тем, вспомнив наконец, что он по счастливому стечению обстоятельств все еще бог, поспешил призвать остатки силы на залечивание своей потрепанной тушки.
– Что это, блядь, еще за дыра, и какого хуя тут опять отсвечивает твоя мерзкая рожа?
Он еще раз мельком огляделся по сторонам, на этот раз предусмотрительно не выпуская больше из поля зрения египетскую скотину.

– На себя посмотри, уебан припадочный, – не замедлил огрызнуться Тескатлипока и в подтверждение своих слов брезгливо скривился. Выглядели боженьки после нескольких минут «конструктивного» диалога и впрямь не самым лучшим образом и теперь много больше походили на парочку обдолбанных бомжей, расхерачивших друг другу фейсы в яростной битве за мусорный бак, нежели на древних языческих богов.
Ацтек продолжал отбиваться от все новых нападок неугомонного египтянина, но уже как-то вяло, да и противоборствующая сторона заметно поумерила пыл, очевидно, то ли устав живописно размазывать по роже собственную кровь, то ли смекнув наконец, что безыдейное мордобитие едва ли способствует существенному улучшению их положения.
Незатейливый посыл Тескатлипока благополучно проигнорировал, лишь бросив на бога хаоса ироничный взгляд: вот уж, воистину напугал ежа голой жопой.
– Если кого-то что-то не устраивает – это его личные половые трудности, – прохрипел ацтек, отплевываясь от песка и отходя от противника на безопасное расстояние. Впрочем, в отношении этих двоих сколько-нибудь определенные пределы безопасности было устанавливать вообще крайне проблематично. Собственный же рассудок, явно успевший не единожды выпасть в осадок, напряженно фиксировал странную окружающую реальность, катастрофически не вписывавшуюся ни в одно, даже самое приглюченное представление о мире возможном и более того материальном. Доказательств ее существования не было никаких, за исключением одного: она попросту должна была существовать. И тем не менее, мозг, не находя ответа на простой и лаконичный вопрос, в самой общей форме представлявший из себя нечто вроде «что за хуйня?», живо переключал внимание на решение проблем заурядных и несущественных, а то и вовсе абсурдных. Например, ацтек беспорядочно мельтешил по крошечному пятачку протяженностью в пару-тройку шагов – не больше, то и дело потирая ушибленный ранее затылок, который после оперативного исцеления и вовсе уже никак не заявлял о себе, с изумлением пристально разглядывал свою руку – не иначе как в надежде узреть на оной следы расползшегося серого вещества, и как-то отстраненно мимоходом даже задумываясь о том, какая, должно быть, редкостная херня из смеси местной грязи и собственной крови творилась у него сейчас на башке. И почему-то, этот нелепый вопрос казался едва ли не архиважным, периодически затмевавшим собой даже определение нынешнего их местоположения.
– Кстати, ну, так, на всякий случай, дам совет для «особо одаренных», – Тескатлипока злобно оскалился, явно испытывая извращенное удовольствие от возможности лишний раз задеть своего оппонента не физически, так хотя бы устно, – когда в следующий раз возьмешься самовыражопываться за чужой счет, потрудись хотя бы предварительно отыскать того, кто составит тебе пошаговую инструкцию по эксплуатации волшебных девайсов, чтобы потом не было мучительно больно ввиду блядской ущербности собственных мозгов.
Он еще раз огляделся по сторонам, удостоверившись, что с момента прошлой неудачной попытки осознания себя в конкретной части Вселенной, в лучшую сторону ничего не изменилось. В худшую, впрочем, тоже.
– Ну, так и где мы? – Это была первая цензурная и хоть как-то мало-мальски относящаяся к делу реплика, прозвучавшая после того, как Тескатлипока наконец вспомнил, что доносить свои мысли до окружающих можно не только матом.

Увлекательный процесс мордобития неохотно затихал. Не то чтобы боженькам вдруг стало мешать отсутствие божественных сил или поубавилось искренней заразительной неприязни друг к другу, нет. Причина крылась в другом, причина настолько невероятная, что до поры до времени предпочитавшая скромно постоять в сторонке - в затуманенных пылкающей яростью, химической дрянью мозгах медленно формировался неутешительный вывод, что смертоубийство, без сомнения, процесс охрененно радостный и приятный, особенно для двух злобных пантеонных выкидышей, но ни черта не результативный. И как бы ни приятно было возить друг друга по черной земле неведомого мира, это ни на шаг не приближало их к пониманию, что за блядская дыра приветливо распахнула им свои двери, и как из нее своевременно убраться.
Поэтому, как только в окружающем пространстве материализовался намек на небольшой перерыв, бог хаоса с чувством выполненного долга сел на камень, впрочем, не выпуская из поля зрения мечущегося Тескатлипоку. Разумеется, наверняка они не знали, но интуитивно могли догадываться, какие одинаковые мысли сейчас вертелись в их нездоровых головушках. Глядя на черную, словно выжженную сухую землю под ногами, на хаотичные нагромождения скал, на хренов темный солнечный диск, Сутех снова был вынужден признать, что не имеет ни малейшего представления, куда их забросило, а все мысли, так или иначе, сводятся к одной единственной «Что за хуйня?».
Что за хуйня произошла в Тепито, что за хуйня это ебаное место, и, наконец, что за хуйня была у него в руках вместо артефакта, который должен был превратить ацтекского бога в смертного краснокожего Оцеолу. Тут бога хаоса и настигло язвительное замечание Тескатлипоки. Сет повернулся к незадачливому богу, усмехнулся криво:
- Судя по ахую на твоем краснокожем ебале, тебе и инструкция не помогла бы. И раз уж ты такой дохуя умный, да и артефакт твой, давай, просвети, куда мы попали… Только ведь ты не знаешь нихуя…
Собственно, как и он сам. Сутех еще раз огляделся на красоты местного ландшафта, мысленно подразумевая, что создатель сего мирка не отличался фантазией и сообразительностью. Все это место было словно одним большим намеком на суровость и выживание. И песчаного такое положение вещей ни хрена не радовало.
- Да хватит, блядь, мельтешить, - в сердцах бросил пустынный бог, которому порядком надоело тренировать боковое зрение и следить за хаотичными перемещениями ацтека в пространстве. – В душе не ебу…
А судя по тому, что не ведали оба, ситуация выходила скверненькая. Особенно в длительной перспективе.
- Сил нет, где мы – хуй разберет, как выбраться отсюда – тоже, - подвел краткий итог Сутех, повернул голову в сторону ацтека и широко улыбнулся. – И твоя рожа в качестве компании. Прекрасно, блядь.
Бог хаоса похлопал себя по нагрудным карманам ветровки. Один отозвался ощущением инородного предмета – виновника торжества. Ну, если вычеркнуть из списка претендентов на это почетное звание мозги двух альтернативно одаренных боженек. Сет вытащил квадратную пластинку из полупрозрачного минерала, на лицевой стороне амулета красовался незатейливый рисунок в виде спирали. Наверняка, эта хрень что-то означала, но смысл художеств оставался пустынному неизвестен.
- Знакомая штука? – он покачал на длинной цепочке амулет, а потом небрежно бросил Тескатлипоке.

Тескатлипока наконец прекратил беспорядочные метания – не то чтобы его сильно беспокоили визуальные трудности египтянина, просто бессмысленные телодвижения и впрямь не улучшали их плачевного положения ни на йоту, умных мыслей голове не прибавлялось, силы по-прежнему безразлично пребывали в глубоком и беспробудном коматозе, да и в целом ситуация меняться даже не думала. Скудный пейзаж не радовал – это тебе, блядь, не Мексика. Это вообще была какая-то неведомая нездоровая хуйня без намека на маломальскую пригодность для жизни.
Ацтек слушал непрекращающиеся на заднем фоне гневные излияния вполуха – ему как-то живо сделалось решительно насрать на эту назойливую египетскую заразу, как только та додумалась наконец оставить тщетные попытки свести счеты с богом ночи посредством применения грубой физической силы. Полировать чужие рожи Тескатлипока тоже умел вполне качественно, так что Сет мог отдохнуть от мысли решить проблему «по-человечески». Лишь когда блестящая каменная пластинка шмякнулась богу прямо под ноги, поднимая вокруг себя облачко мелкой черной пыли, ацтек соизволил взглянуть на египтянина. Тескатлипока поднял артефакт за цепочку, задумчиво повертел в руках, разглядывая узор, и коротко усмехнулся.
– В умелых руках даже дохлые опарыши оживают, – язвительно прокомментировал он, одаривая своего оппонента злорадной ухмылкой, – но это точно не про криворукое уебище вроде тебя.
Артефакт, призванный лишить очередного нерадивого боженьку его священной божественности, теперь болтался бесполезной безделицей – красивой, но абсолютно пустой. Он не вобрал в себя чужую энергию, но также утратил любой намек на всякую разрушительную силу. Впору выбросить за ненадобностью, но Тескатлипока зачем-то сунул вещицу в задний карман джинсов.
– Я-то, блядь, может, и не знаю, нихуя, – едко огрызнулся ацтек, издевательски коверкая интонации пустынного, – только в отличие от тебя, у меня в прошлый раз мозгов хватило на то, чтобы не отправить нас обоих в гребаную необитаемую дыру, затерянную хер знает в какой непроглядной заднице Вселенной. И, кстати, лицезреть твою блядскую рожу – тоже удовольствие ниже среднего. – Ацтек одарил Сета очередной версией из собственного бесчисленного арсенала насмешливых ухмылок.
– Ma ce cualli yohualli * и счастливо оставаться, – наигранно торжественно отсалютовал он, демонстративно отворачиваясь и направляясь прочь от ненавистной компании. Сам он, разумеется, все так же не имел ни малейшего представления ни о том, где находится, ни о том, куда следует податься, чтобы гарантированно выбраться из этой злоебучей жопы бытия.

* Ma ce cualli yohualli (nahuatl) - спокойной ночи.

Каждый новый день был до тошноты похож на предыдущий. Солнце или то, что должно было здесь приниматься за небесное светило, все так же издевательски мерцало лишь кривым желтоватым контуром, окаймлявшим унылое черное бельмо; вездесущая пыль беспрестанно лезла в глаза, противно хрустела на зубах, даже карманы одежды – и те были полны сухой сыпучей дряни. Не менялось ничего, разве что отношения двух божков с регулярного мордобития плавно перешли на уровень вынужденной терпимости друг к другу, а позже и вовсе доросли до мирного равнодушия. Находить себе стоящие занятия с каждым днем становилось все труднее – делать здесь было просто решительно нечего. Впрочем, египетский товарищ по несчастью на поверку оказался индивидом весьма изобретательным в плане полезного времяпрепровождения. Ацтеку подобная мазохистская фигня в голову отчего-то не приходила, хотя бы даже и почитался он у себя на родине в качестве бога стихий.
С застывшим на лице выражением медитативного благоговения Тескатлипока лишь молча наблюдал за живописным полетом обдолбанного недошмеля, что по наивности своей безмозглой накушался в силу жадности насекомьей акации Фарнеза или еще какой забористой дряни, и теперь его нещадно плющило в восходящих потоках воздуха, насыщенного мелкозернистой черной пылью. И все бы ничего – картинка, в сущности, незатейливая, разве что никакой акацией в этой унылой дыре и в помине не пахло, а в безыскусную роль неудачно заторчавшего членистоногого старательно вживался один ушибленный на всю черепную кость египетский божок. Вживался, надо сказать, из рук вон скверно, неубедительно, без запала – словом, откровенно халтурил.
– Вот ты ебанько уторчанное, – с делано ленивым удивлением в голосе прокомментировал ацтек чудеса истинно египетского благоразумия в действии. – Головушка не кружится, мозжечок на волю не просится?
Тескатлипока аккуратно потыкал носком ботинка порядком потрепанную тушку египетского бога хаоса и, услыхав в ответ очередной бесхитростный посыл, лишь выразительно закатил глаза, разведя руками в наигранном бессилии – мол, хам ты щипаный, я ж из лучших побуждений интересуюсь, от чистого и исполненного благородства божьего сердца, а ты… Ацтек в истинно театральном жесте махнул рукой на корчившегося под ногами египтянина и с видом до глубины души оскорбленной невинности не замедлил удалиться.
Боги продолжали беситься в слепом бессилии, по-прежнему силясь всеми правдами и неправдами безуспешно отыскать способ выбраться из этой неумолимой и крайне убогой пародии на реальность. Реальность же, в свою очередь, очевидно, ни на мгновение не уставала наблюдать с немым безразличием за жалкими потугами парочки отчаявшихся боженек любыми способами решить наболевшую проблему перемещения своих бренных тел подальше от этой удивительной и развеселой глуши.
Бог ночи с выражением задумчивого безразличия на лице изредка поглядывал на то и дело занимавшийся впереди песчаный вихрь, но возникавший было интерес к лихорадочно метавшимся черным песчинкам живо сходил на нет. Тескатлипока развлекался тем, что ребром безвременно почившего артефакта старательно выводил на земле затейливые узоры в виде змеек. Змейки очень быстро обрастали перышками, ножками и крылышками, да и в целом бедных рептилий с легкой руки ацтекского бога нещадно корежило, заворачивая хитроумными фигурными узлами. Налетавший внезапно порыв ветра всякий раз безвозвратно рушил причудливую картинку, вздымая в воздух облачко мелкой пыли, и богу приходилось воссоздавать изувеченный шедевр заново.
Ацтек угрюмо проводил взглядом очередной брошенный Сетом камень.
– Ну, – безучастно откликнулся он, – у тебя была возможность прихватить с собой каких-нибудь ядреных ништяков. Быть может, я бы даже расщедрился и записал непредвиденные расходы на счет заведения.
Ветер вновь разметал незамысловатые ацтекские художества, и Тескатлипока, плюнув наконец на это гиблое дело, обреченно откинулся спиной на скалу и теперь довольствовался тем, что бездумно болтал на цепочке истерзанным артефактом у себя перед глазами.
– А я бы в пейотизм подался, – вяло отозвался бог ночи в ответ на околорелигиозные причитания пустынного. – Прикинь, эти утырки, мать их, верят в кактус. Жуют хреновы мясистые какашки и молятся. Сознание разжижается до зеленых соплей, мир наполняется вожделенной гармонией, и никакого тебе блядского пиздеца. Ты блаженно обсасываешь кактус и представляешь себя скользкой магической хуйней, наладившей прямой канал связи с Космосом. И, за каким, спрашивается, бесом я торчу в этой убогой дыре? – в сердцах возмутился Тескатлипока, зачерпывая пригоршню подножной черной пыли и с досадой швыряя оную в направлении зарождающегося впереди смерча. – Я ведь мог бы стать отличным кактусом…

Ацтек с изумлением посмотрел на Сета. Ради такого случая он даже оторвался от своего безыдейного занятия по художественному расшвыриванию по сторонам почвенных покровов местного ландшафта. – У вас, египтян, крайне ограниченные познания в ботанике. – Он сокрушенно покачал головой – мол, что б вы, болезные, понимали в истинном искусстве расширения сознания посредством употребления экологически чистого растительного продукта. Вдаваться в подробности, впрочем, Тескатлипока не стал – не было нужды зазря страдать по тому, что все равно в обозримом будущем не светило даже близко, хотя бы в силу того, что будущее как таковое и степень обозримости оного, учитывая специфичность окружающей действительности, представлялись категориями, мягко говоря, весьма спорными.
Вялотекущее время, бесконечно нудное однообразие дней и полное отсутствие всякого представления о возможных способах решения насущной проблемы по избавлению этого «уютного» мирка от инородных элементов в виде парочки заплутавших божков – все эти чудесные обстоятельства накладывались друг на друга, провоцируя боженек на бессмысленный треп – единственное, что в равной степени не приносило ни вреда, ни пользы, но и в плане энергозатрат виделось вариантом весьма экономным.
– Да у тебя, я смотрю, прям нездоровая тяга к смертным развлечениям, – не преминул заметить ацтек, с немалым удивлением переваривая услышанную информацию о воинских заслугах своего бедового товарища в рядах штатовских вооруженных сил. Тескатлипока внезапно подозрительно оживился, по-идиотски ухмыляясь, и, всем своим видом выражая нездоровый энтузиазм, не замедлил продолжить с не нескрываемой издевкой:
– Слушай, так может, когда с этой жопой тут разрулим, повторим опыт с волшебными метаморфозами задолбанных скукой языческих божков?
Ответом на сие занимательное предложение, подкупающее своей новизной и неожиданностью, стал весьма красноречивый, тяжелый и определенно не сулящий ничего хорошего взгляд. Предупреждая последующие не менее занимательные словоизлияния со стороны впечатлившегося собеседника, ацтек тотчас же поднял руки в шутливо-примирительном жесте:
– Ты выдыхай-выдыхай, а то длительная задержка дыхания пагубно сказывается на работе мозга. Ну, не хочешь – как хочешь, я просто на всякий случай решил напомнить: ежели что – обращайся, исключительно по старой дружбе.
Содержательная беседа меж тем плавно перетекла в не менее содержательное действие. Тескатлипока, до того момента забавлявшийся увлекательным занятием по сооружению мини-пирамидок из сыпучей грязи, даже притих, не сразу найдя, как прокомментировать увиденное, когда подбитый «истребитель» в виде плохонького мозгом египетского боженьки прошуршал мимо, беспечно рассуждая об особенностях женской половины населения Ирака.
– Ну да, – глубокомысленно изрек ацтек, – все беды нашего мира от недотраха. Вот взять, к примеру, мой пантеон... – Он раскрутил на пальце цепочку со злополучным амулетом и прицельно запустил импровизированным снарядом в хаотично болтавшийся перед носом «летательный аппарат». – От чего, думаешь, вся эта хуета с повторяющимися концами света случалась, массовым смертоубийством и прочими развеселыми чудесами? Мои блаженные родственнички, конечно же, в один голос возопят о моей неоспоримой причастности, но кто виноват, что эти чуйствительные не в меру бакланы не в состоянии адекватно реагировать на действия окружающих в силу психологической зацикленности на собственных эмоционально-половых затруднениях? Я, блядь, тут причем?

Прилетевшее облачко черной пыли еще не успело осесть на землю, как Сет загреб горсть сухой грязюки вместе с мелкими камнями и прицельно швырнул в спину Тескатлипоки. Не без удовольствия отметил, что артобстрел удался с военной точностью.
- Не оценили чистосердечных стараний и порывов твоей доброй душонки, - наблюдая за археологической возней Тескатлипоки, сочувственно прокомментировал песчаный. Впрочем, нельзя сказать, что бог хаоса не разделял мнение ацтекского сородича. Его собственный пантеон мало чем отличался от ацтеков или другой исторически сформировавшегося божественной тусовки. Кучка хороших парней и один ответственный за всю кабзду. Ну, может быть, двое. Так уж сложилось, что независимо от территориального фактора фантазия людей работала одинаково убого в поисках козла отпущения.
Чем среди других прославились египтяне, так это своим лицемерием. Его удивительные родственнички умудрялись превозносить и клеймить позором одни и те же деяния. С небольшой поправкой на их творца. Очень давно, еще во времена своей буйной юности Сутех решительно не понимал, как же так получается, что оргии удолбанных в хлам людишек – это почтение богини наркош или гребаного бога плодородия с метровым членом, а его невинные развлечения – омерзительный блуд.
Удивительная двуличность мышления была и остается основой ебаного египетского пантеона. Тут даже излечение недотрахита не поможет, только божественная лоботомия всем кеметским лицемерам.
Сквозь раздумья бога хаоса колыхнулась до одури надоевшая пластинка со спиральным узором.
- Нахер ты с ним носишься, чудовище косматое? – не выдержал пустынный. – Приступ мазохизма?
И тут в головушке бога хаоса что-то коротнуло. Скрипнуло, позвенело шестеренками, и выдрало из упаднических мыслей одно полузабытое воспоминание. Он даже проигнорировал очередной язвительный выпад бога ночи, крепко уцепившись в мимолетную мысль, пока та не захлебнулась царящей в мозгах Сета добротой. Все доставшиеся ему в наследство от Тескатлипоки артефакты имели свой «запах». Когда они срабатывали, уже невозможно было определить, чья сила отправила боженьку в безвременное путешествие по загробным мирам, но до того, с запертой внутри силой, они «дышали».  И от того, которым сейчас победно размахивал Тескатлипока, веяло холодом. Северным холодом, несмотря на ацтекские наскальные рисунки.
- Обучил, - с ироничной улыбкой произнес Сет, - одного хорошо тебе известного скандинавского божка. Рассказал, как важно для здоровья выбрать правильную компанию. Это его рук дело?
Кивком головы бог хаоса показал на бесполезную безделушку в руках Тескатлипоки.

– Хочешь сказать… – ацтек не договорил. Ухмылка медленно сползла с его лица, уступив место недоумению. Пожалуй, впервые за несколько месяцев безыдейного отирания в этой далекой неведомой глуши божественный мозг наконец сподобился заработать. И работал он теперь с новыми силами, напряженно и лихорадочно. Нельзя сказать, что до сего момента Тескатлипока совсем уж бездействовал. В первые несколько часов осознания себя в неведомой канаве на задворках Вселенной, что даже на самый страшный глюк походила с превеликой натяжкой, ацтек честно пытался сперва уговорить себя, что волшебная трава попросту до сих пор не отпустила; затем, что гребаное затмение как-то неожиданно корежит пространство, к тому же, насмехаясь над визуальным восприятием действительности, и для полноты эффекта подбрасывает в качестве ненавязчивой зубодробительной компании богомерзкую египетскую рожу. Но все эти занимательные манипуляции с собственным сознанием ожидаемого эффекта не приносили, а окружающая действительность, в свою очередь, меняться даже не думала. И тогда Тескатлипока, окончательно распрощавшись с последствиями незадавшегося прихода и в какой-то момент почти примирившись с сомнительным обществом упомянутой египетской заразы, даже предпринял попытку поискать выход из сложившейся ситуации. Благие начинания, впрочем, захирели на корню, и боженьки спустя несколько томительных месяцев, проведенных в тщетном решении насущной проблемы, не продвинулись в прояснении обозначенного вопроса и на полшага.
– Он не мог не сработать, – продолжал тем временем  выборочно озвучивать свои мысли ацтек, уже вовсе не заботясь о том, насколько связными эти рассуждения моги показаться со стороны, – равно как и не мог сработать неправильно…
Сложно было сказать, что именно заставляло Тескатлипоку так думать. Уверовать в чужую непреложную компетентность было не совсем в его стиле. Скорее, напротив – размышления в подобном ключе представлялись довольно незаурядными соображениями с точки зрения бога ночи, что уже давно привык считать исключительным во всех вопросах лишь себя самого, тогда как все прочие живые твари в этом мире, по искреннему разумению милостиво обделенного ложной скромностью боженьки, топтали захудалую планетку с одной единственной целью – безропотно пойти в расход, когда вдруг названный боженька заскучает.
Тескатлипока крутанул на пальце порядком уже заюзанную цепочку со злополучной пластинкой. Та, в свою очередь, бесполезной безделушкой легла на ладонь, сделавшись в одночасье объектом пристального внимания со стороны обоих богов.
– …Но ты об этом не знал, – продолжал отвлеченно рассуждать ацтек, пристально разглядывая простенький амулет, – как и я, – ровно резюмировал он, на этот раз поднимая взгляд на своего египетского товарища по несчастью. Тескатлипока умолк, не сводя застывшего и ничего не выражающего взгляда со своего собеседника, сжал каменную безделицу в ладони, затем резко тряхнул головой, занавешиваясь спутанными обсмоктанными патлами, и рассмеялся в стихийном припадке умалишенного.
– Вот же хуйло отмороженное, – прохрипел он сквозь смех и, справившись, наконец, с приступом внеплановой истерики, вновь взглянул на божественного сородича.
– Что ты там говорил про здоровье?.. – переспросил Тескатлипока, растягивая губы в сардонической усмешке. – Коль скоро эта сука так печется о своем самочувствии, я готов уважить желания старого друга, оценив его труды по заслугам. В конце концов, я ведь бог правосудия, – он улыбнулся еще шире, наигранно невинно пожимая плечами. Для претворения в жизнь вожделенного плана оставалась лишь самая малость – отыскать выход из этой порядком опостылевшей дыры.

С тех самых пор, как выявление подлинного виновника всех их злоключений на протяжении последних нескольких месяцев внезапным озарением снизошло на порядком потерявшие товарный вид божественные головушки, мир в понимании этих самых головушек на какое-то время сделался существенно гармоничнее. Если, конечно, можно было назвать гармонией маниакальное желание проредить чужой пантеон путем уничтожения одной не в меру находчивой заразы.
«Твари, знающие слишком много, не должны разгуливать по свету», – беспрестанно вертелось а голове ацтека сродни убийственной мантре, и жадный до чужих печалей внутренний голос назойливо визжал над ухом не хуже недобитого москита, подстрекая к действию способом проверенным, эффективным и неминуемо фатальным. И дело, по большому счету, было даже не в знании – Тескатлипока был почти доподлинно уверен в том, что оборзевший скандинав не знал, привел ли Сет его артефакт в действие, против кого именно применил волшебную игрушку, а самое главное, эта северная паскуда уж точно не могла себе представить, что главный страдалец, на чье «благо», очевидно, изначально потрудился скандинав, по-прежнему оставался живее всех живых, и градус истинно ацтекской «доброты» в этих слишком изощренных для мертвеца мозгах уже порядком зашкаливал. Мысли о том, что месть – возможно, не самое разумное решение наболевших проблем, в голове Тескатлипоки даже не возникало. Он мстил всегда, с размахом и в особо изысканных формах – в его понимании, разумеется. И эта единственная мысль о непременной и, отчаянно хотелось верить, что скорой расправе нехило подстегивала двух божков в который раз с маниакальным упорством повторять все тот же отточенный до автоматизма набор тщетных действий, что могли бы при самом лучшем раскладе вытащить их из этой дыры. Но чуда по-прежнему не случалось. Как и днем ранее, и двумя, как и хренову тучу месяцев назад… Впрочем, положительный аспект в этом удручающем упадке все же присутствовал – боги практически забыли о личной и застарелой неприязни по отношению друг к другу, одухотворенные отныне поразительным единодушием и общностью желаний скорейшего восстановления попранной справедливости. Все это могло бы быть весьма трогательно, кабы не было настолько грустно, ибо занимательные преобразования в божественных мозгах, увы, не торопились так же рьяно разукрашивать действительность.
Тескатлипока изредка бросал короткие взгляды на своего египетского товарища по несчастью, который, благополучно отослав к чертям все попытки привнесения в собственное душевное состояние чего-то свежего, несказанно доброго и прекрасного, безыдейно дрых, валяясь кучкой потрепанного хлама в черной грязи. Сам же ацтек не менее безыдейно наворачивал круги, не думая уже вообще ни о чем, а лишь тупо созерцая пространство. Монотонные завывания ветра, шорох песка, смутные отголоски какого-то далекого камнепада, вызванного обрушением очередной части горного массива под разрушительным действием стихии – все это уже настолько приелось, врезалось в сознание до того прочно, что давно перестало вызывать сколько-нибудь адекватную реакцию. От этого вполне можно было отключиться, воспринимая скудную действительность, наполненную ложной тишиной, обыденно и сухо.
Когда в очередной раз в поле зрения бога ночи замаячила охреневшая физиономия Сета, Тескатлипока не сразу понял, что произошло. Он перевел взгляд в ту сторону, куда предположительно таращился египтянин – и последняя мало-мальски разумная связь с реальностью предательски затрещала по швам.
Пространство в непосредственной близости от богов медленно приходило в движение. Сам воздух дрожал, как бывает при резком контрасте температурных режимов, скажем, где-нибудь в пустыне или в восходящих потоках воздуха над пламенем костра. Расходящаяся на фоне горных пик рябь постепенно приобретала новые очертания. Все это можно списать на игру воображения, вызванную длительным бездействием, если бы мелькавшие перед глазами картинки не отзывались в сознании слишком знакомыми ассоциациями.
Воздух расслаивался тонкими брешами, что то расширялись, то исчезали так же мгновенно, как и появлялись. В одной из таких взгляд ацтека напоролся на величественного вида сооружение, обрамленное бесчисленным каскадом массивных каменных ступеней. Тескатлипока с ужасом признал в увиденном некогда возведенный преданной паствой храм в его честь. Хуже было только то, что строение маячило перед глазами в том виде, в каковом оное красовалось в эпоху расцвета ацтекской империи, когда ненавистные христиане еще не успели сровнять Теночтитлан с землей.
Тескатлипока зажмурился, силясь отогнать какой-то уж совсем мозгосшибательный глюк, и вновь открыл глаза в надежде увидеть привычный унылый пейзаж. Вместо этого, однако, очередная брешь открыла обзор на усыпанное звездами небо.
– В душе не ебу… – честно признался ацтек, не в силах оторвать взгляд от назойливой и издевательски реальной картинки.