Причина, по которой боженька снова залупился на пьяную шоблу, олицетворяющую собой высшее общество острова, уже позабылась, но обида, застрявшая горьким комом в горле, не давала ему покоя. Всё, что Кецаль помнил из прошлого опыта, полученного не далее, как позавчера вечером, это то, что перед тем, как бить обидчиков, их надо пересчитать. Иначе наверняка обнаружится какой-нибудь тихий незаметный педрила, который по всем правилам своей братии подкрадется сзади.
Когда Кецалькоатль в пятый раз сбился со счета, за троих посчитав мужика внушительного вида, он, наконец, сжалился над завсегдатаями таверны, решительно заявив:
– А ну вас всех к Бетти в пизду, – потасканная шлюха, которая, несмотря ни на колоссальную дозу выпивки в крови посетителей таверны, ни на вызывающий наряд и боевую раскраску, была обделена мужским вниманием, польщенно хихикнула.  Джентльменам адресок совершенно не понравился, лично они бы предпочли видеть там бухого в доску индейца, причем в разнообразных и особо унизительных позах. Толпа оскорбленно загудела.  – Вы у меня все сразу огребетесь. Е-ди-но-вре-мен-но.
Титанические усилия, приложенные к членораздельному проговариванию слов, слегка пошатнули нетрезвого боженьку, и тот опасно накренился вперед, всколыхнув у шумной компании итальянцев ностальгические воспоминания о Пизанской башне.
Презрев все законы физики, мужчина выпрямился и попер на моряков, словно Дон Кихот, сражающийся с мельницами. Ближайший получил мощный хук в челюсть и грузно осел на пол, ощупывая поврежденное место, следующему прилетело по темечку тяжелой пузатой бутылкой из темно-зеленого стекла.
– О, бухлишко! – обрадовался боженька, уставившись на неожиданную находку глазами пылкого влюбленного. Послышался глухой удар чего-то тяжелого обо что-то твердое, но полое внутри. Кецаль, воплотив в себе стандарт красоты майя, свел глаза в одной точке над переносицей, сделал несколько сомнамбулических движений, всё еще пытаясь открыть бутылку и повалился вперед, в заботливо расчищенное от людских ног место. В следующий миг он уже летел головой в дверной проем. Полет был приятен, но короток, завершившись в ближайшей канаве.
Это был тысячный, юбилейный, раз. Кецалькоатль хотел было вернуться и, с помощью морали и пиздюлей объяснить своим обидчикам, почему нельзя быть столь грубыми с великими божествами, но, перевернувшись на спину, увидел звезды. Мириады созвездий сияли и перемигивались, они рассказывали истории и складывались в неприличные знаки. Жажда отмщения как-то приутихла, сменившись тихой грустью по ушедшим временам и былому величию. В таверне слаженно, проникновенно запели, и Пернатому показалось, что пираты поют немногим хуже жрецов перед жертвоприношением, а барная стойка вполне сошла бы за алтарь – по сути то же самое – на нее также лились и вино, и кровь, и слезы. И, если позабыть о пропасти, разделяющей жителей Старого и, как теперь это зовется, Нового Света, то становилось очевидно, что не так уж сильно они отличаются друг от друга, и однажды эта простая истина дойдет не только до мудрого боженьки, но и до всех прочих, что поможет людям объединиться и стать поистине великим народом… Кто-то грубо пнул его в подошву сапога. Кецаль нехотя, нарочито медленно перевел взгляд на невежественного просителя, оглядев его снизу вверх, а затем в обратном направлении.
– Уйди в туман, Кавиль. Ты загораживаешь мне звезды, – лениво попросил он, пытаясь найти более приятный для созерцания объект. Слева обнаружилась горка лошадиного навоза, справа – бутылка, откатившаяся слишком далеко, чтобы до нее можно было дотянуться. Пришлось немного подкорректировать свои планы.
– Хочешь выпить? Тогда подай вон ту бутылку и садись рядом. Здесь весьма удобно, – серьезным тоном посоветовал Кецалькоатль и приглашающе похлопал по мутной вонючей воде. Вид у него был, как у человека, который специально уселся в канаву, и теперь покинет её только в том случае, если ему взамен предложат что-нибудь действительно стоящее. Что-нибудь, ради чего стоит пожертвовать таким уютным местом.

С чего начинается мир? Не с череды химических реакций, тектонической активности, эволюции, что из скользкой мокрицы за миллиарды лет создает сложный высокоорганизованный разумный организм. Мир начинается с веры. И пусть веру изобрел человек, но лишь она позволила ему иначе взглянуть на окружающую его реальность: осознанно, обращаясь к прошлому, заглядывая в будущее. Вера всколыхнула в человеке интерес к миру; сподвигла искать первопричины явлений; убедила, что все в природе взаимосвязано, и даже он сам, человек, использующий природу для своих нужд, есть лишь один из ее элементов. Мир начинается с веры, а вера – с познания.
Так появились боги, чьими деяниями объяснялась смена времен года, количество собранного с полей урожая, приход к власти той или иной династии и даже удача или беда, сопровождающие каждого конкретного человека в его жизненном пути. Люди верили, что завтра может не наступить по одной лишь воле богов, и если им, людям, дорог их мир, они обязаны приложить все усилия, чтобы катастрофы не произошло.
Так, изо дня в день на голубом небосводе появлялся желтый солнечный диск, знаменуя собой благосклонность Кинич Ахау, но люди верили, что однажды солнце может и не взойти, и вместе с дарующим жизнь небесным светилом придут конец всему миру.
Люди не далеко ушли от истины: однажды их мир действительно рухнул. Вот только солнце не перестало всходить, и звезды не осыпались на землю грудой остывших камней. Опустели города; жертвенные алтари высохли, постепенно очистившись от крови; вечно голодные джунгли поглотили древние храмы, превратив великую цивилизацию в мертвые унылые руины.
А вера… А что вера? Она не смогла уберечь души людей, и прежние представления о мире искоренялись из сознания народа майя вместе с идеей о свободе и пониманием собственного места в мире.
Эк Чуах уже на протяжении многих лет имел сомнительное удовольствие наблюдать, как его цивилизация медленно загнивает, содрогаясь от мучительных спазмов. Будучи не способным повернуть время вспять, древний бог-странник из последних сил, в слепом ноющем отчаянии вытаскивал из глубин собственной памяти навыки, которыми никогда не владел в совершенстве. Выигрывая лишь одной божественной сутью, он с легкой руки и с чистым сердцем отправлял особо зарывавшихся пришлых святош, мешавших гордый народ майя с дерьмом, к их блаженному Творцу. Миролюбивое божество изобилия и созидания, вооружившись копьем, призраком бродило по бездушным камням, видя, как все больше городов бесследно исчезает в тени неумолимой сельвы. Он помнил – как пал Тайясаль. Последний оплот вымирающей культуры. Последняя крупица исчезающего мира.
В тот момент, когда, спустя несколько лет повстречавшийся Эк Чуаху змеиный бог предложил ему бороться за тех, от кого в свое время бог-странник оберегал караваны, он, не раздумывая согласился, понимая, что в условиях отсутствия существенных альтернатив из двух зол всегда логичнее выбирать наименьшее. Мира майя больше не было, старым богам было нечего защищать, а значит, и не велось больше речи о божественном предназначении. Все они, выброшенные на обочину жизни, отвергнутые божки вольны были быть отныне кем угодно.
Когда два бога ступили на землю грязного портового городка, погрязшего в пороке и разврате, солнце давно уже закатилось за горизонт. Не бывая здесь прежде, Эк Чуах задумчиво глядел по сторонам, пока они с Кавилем терпеливо дожидались появления сородича на пороге дрянного питейного заведения. Короткое замечание товарища очень вовремя предвосхитило события – Кукулькан действительно появился, вот только не на пороге. Пернатый боженька, очевидно, сделавший ставку именно на своем птичьем родстве, запойной колибри резво вылетел из дверей, неграциозно приземлившись в ближайшую канаву болезным пингвином. Жалкое зрелище.
«И эта мешикская пьянь ратовала за развитие культуры и просвещение нации?..» – невольно промелькнуло в голове майяского бога-странника. Впрочем, от комментариев Эк Чуах воздержался. В конце концов, это была затея Кавиля, а нарушать чужие планы невежливо.

Идею свалить от призывно горящих окон кабака оба боженьки поддержали. Уже хорошо. Кецаль не сомневался в них, но сомневался в себе. В том, что зов алкоголя окажется сильнее гласа разума, в том, что в следующий раз найдется тот, кто вытащит его из канавы. Теперь можно было идти, оставляя за собой цепочку из мокрых следов. Мимо закрытых на ночь лавок, мимо домов с черной пустотой окон, мимо выгребных ям, воров, бандитов, пьяных и шлюх, на какой-то, до безобразия короткий для божества срок, вновь оказавшись вне круга местной элиты. Пернатый чихнул, прервав Кавиля в кульминационный момент его пламенной речи, на которую, несомненно, велся отмороженный сброд, рискнувший выйти в море под началом краснокожего дикаря.
Кавиль стал воином, которому негде сражаться. Полководцем без армии. Сама его натура требовала отмщения людям, которые, без спроса и уважения, приходили в чужие места и брали свое – хитростью или же силой. Этот остров не был домом, да и не мог им стать, но он давал возможность жить так, как хочется. Или же притворяться, что живешь так. Заменить войско на команду, землю на палубу, а возвращение своих законных, давно мертвых, владений – защитой чужих, над которыми возникла такая же угроза, как некогда над людьми майя.
Вот только компанию змеиный для своей партии подобрал крайне неподходящую. Простуженный пьяница, пропивший едва ли не все свои силы и напыщенное чмо, способное разве что запоить врагов какао до смерти. 
Открылась дверь, обитаемый, но нежилой дом, дохнул долгожданным теплом, запахом трухи, старой бумаги и рома.
– Конечно, мои фантазии – не чета твоим, – хмыкнул Кецаль, по-хозяйски распахивая створки шкафа и деловито оглядывая его содержимое. –  Странно, что ты запомнил эту фразу, но позабыл, что я произнес её, оттаскивая тебя от вышеупомянутой особы.
Боженька извлек из вороха барахла нечто длинное, похожее на сброшенную змеиную шкурку и тускло поблескивающее в свете керосиновой лампы, брезгливо держа это двумя пальцами на расстоянии вытянутой руки.
– На память о ней хранишь? – драный дамский чулок полетел в сторону новоиспеченной грозы Багамских Островов. – И сколько же несчастных бродяг ты прирезал, прежде чем собрал столь шикарный гардероб?
Казалось, пернатого вообще перестал волновать вопрос о внезапном героическом наступлении на Чарльзтаун, боженька вовсю увлекся копанием в чужих шмотках, пытаясь подобрать хоть что-нибудь, пригодное для своей царственной персоны, тихо матеря Кавиля за его отвратительное восприятие прекрасного. Ответ на вопрос Эк Чуаха его не шибко интересовал. Для себя Кецалькоатль уже выяснил ключевые мотивы этой безумной идеи, и, какой бы ни оказалась правда, она не была столь важной для принятия решения. Наконец, из груды тряпья был извлечен относительно подходящий гардероб.
– Я все понимаю, Кавиль. Душа жаждет романтики, жопа – приключений, а англичане давно нарываются. В принципе, я даже понимаю, почему ты держишься за Нассау. Меня местная жизнь тоже вполне устраивает, и я буду огорчен, если христиане попрут нас и отсюда. В какой-то степени я понимаю и то, почему ты растолкал меня. В конце концов, опыт в мореходстве уже есть, хоть плот из змей держался на плаву только благодаря моему ужасу от осознания того, что эта хреновина по всем законам физики и биологии плыть не может. Но на кой хрен тебе сдался он? Без обид, Эх Чуах, британцы пьют только чай, вряд ли они оценят наш национальный напиток.
Боженька наконец справился с завязками на штанах, еще раз чихнул и оглядел хибару в поисках зеркала. Таковое отсутствовало, пришлось довольствоваться тем, что он и в мешковине самый красивый. Взгляд то и дело притягивало к бутылке с ромом. Трезвость, длящаяся целую вечность, целых десять минут, угнетала.
– Впрочем, это меня не касается. Буду наивно верить в то, что ты обо всем позаботился, не учтя лишь того, что этот мир еще не готов принять демократию в том виде, в котором мы во всей красе наблюдаем ее здесь. И подобный акт агрессии со стороны какого-то жалкого островка только еще дальше отодвинет тот день, когда мы снова беспрепятственно, не прячась в канавах и среди преступников, сможем передвигаться по миру и набирать себе новую паству. Пообещай мне, что сначала мы попробуем решить проблему переговорами, встретившись с британцами на нейтральной территории. По крайней мере, это даст нам отсрочку и покажет им, что на Нассау живут такие же люди как они, а не стая дикарей, подлежащих уничтожению.

Словоохотливости пернатого боженьки можно было только подивиться. Вот уж и впрямь алкоголь развязывает язык. Отчего-то только не помогла змеенышу цветистая болтовня ни удержаться у власти, когда его изгоняли из города не разделявшие гуманистических настроений сородичи, ни когда испанцы обманным путем завоевали расположение впустивших подпустивших вплотную врага наивных индейцев, ни даже когда под натиском чужаков пал Тайясаль – последний оплот умирающей цивилизации. Может, просто болтал не слишком складно: не хватило настойчивости, хворала рациональность, предусмотрительность, а, может, все гораздо проще, и всему виной недальновидность и глупость? Свои соображения Эк Чуах не стал озвучивать. Глупо было переваливать беду со здоровой головы на ту, что еще через пару часов будет раскалываться от похмелья. Они все отличились, все одинаково облажались: никто не сумел защитить родной мир, а посему слишком недостойно и мелочно было искать сейчас виноватых.
И все же совсем отмолчаться бог-странник не мог.
– В следующий раз, Кукулькан, – намеренно спокойно произнес майя, – сделай милость, уточняй, кого конкретно ты имеешь в виду, говоря о национальности. Если ты забыл, у нас с тобой она немного разная.
Эк Чуах взглянул на Кавиля: тому, очевидно, тоже не слишком по душе пришлись дипломатические поползновения сородича. И впрямь едва ли стоило надеяться на иную реакцию со стороны бога-война, покровителя царских династий великого народа, у которого отняли и власть, и даже сам этот народ. Эк Чуах невесело усмехнулся, припоминая собственные давешние размышления.
– Без обид, Кукулькан, – передразнил он пернатого боженьку, – не поведутся на твою болтовню англичане. Не достает тебе убедительности. Видать, без души вещаешь.
Между тем ответ Кавиля о причинах его собственного желания расправиться с чужаками, претендующими на эту землю, тем самым отсрочив неминуемый провал для других чужаков, по-прежнему мало что прояснял для майяского бога-странника. По его мнению, это было не слишком разумно, эгоистично и в целом бессмысленно. Сам бы он вряд на такое пошел, но, поскольку его личных интересов такого рода занимательные порывы никак не ущемляли, да и не шло подобное поведение вразрез с майяским пониманием норм морали, Эк Чуах не видел для себя веских причин, чтобы отказываться от участия или как-то препятствовать претворению в жизнь плана товарища.
Майя пригляделся к содержимому своей кружки, задумчиво поболтал напиток, наблюдая, как жидкость стекает по стенкам посудины, и залпом опрокинул в себя.
– Редкое дерьмо, – прокомментировал он сомнительные, по его персональному разумению, вкусовые качества только что употребленного пойла, – но даже его мне было бы жаль переводить на британскую шушваль. Лучше выпьем, когда отобьем эту дыру.