[AVA]https://img-fotki.yandex.ru/get/4207/95274485.5/0_df349_419d8844_orig[/AVA]С каких пор в жизни отдельно взятого ацтекского бога наступил затяжной вялотекущий пиздец? С того ли момента, когда двинутые на всю черепную кость людишки затопили в огне Теотиуакан, списав собственную алчность, скудоумие и неспособность наладить пошатнувшуюся жизнь, когда привычный мир покатился по наклонной, на волю богов – богов, которым на хер не сдалось смотреть, как ненасытное пламя одну за другой пожирает улицы великого города, отступив лишь перед каменными исполинами пирамид. Или погребенный под слоем христианских крестов, разрушенный до основания Теночтитлан стал отправной точкой? Короткие ли и, как одна, похожие друг на друга стычки с крылатой швалью, завершавшиеся всякий раз одинаково? Собственная ли бесславная кончина и последующее прозябание в чужом загробном мирке? А может, все началось в тот труднораспознаваемый миг, когда ацтекскому боженьке, чей послужной список разрушений мог с лихвой затмить все то, что он когда-либо удосужился создать, внезапно почудилось, будто даже сейчас, спустя века, порядком поистрепавшаяся, растерявшая себя сущность древнего стихийного божества способна вновь обрести хоть что-то, ради чего еще стоило пытаться цепляться за жизнь?
Вся эта путаная сумбурная фигня растревожено ворочалась в черепушке ацтекского бога, пока до его слуха долетал разговор прочно подсевших на разъедающую сознание рефлексию египтян. Попеременно мозги хотелось вправить обоим: коту, обнаружившему в глубинах собственного котячьего разума обширное дурнопахнущее болотце и молча отвалившему в рассвет по сему радостному случаю; Сету, у которого зачатки благоразумия, казалось, и вовсе выветрились вместе со столь любимым им песочком. Вопреки собственному желанию хорошенько обматерить обоих, Тескатлипока не лез –внутрипантеонные дрязги, вытащенные даже из самых затрапезных хламовников подсознания, всегда оставались делом исключительно непосредственных участников оных. И, не смотря на тот факт, что за время тесного общения с этой парочкой не самых дружелюбных представителей кеметского божественного сообщества, Тескатлипока сумел достаточно неплохо узнать обоих, ему хватало ума не вмешиваться, когда дело касалось прошлого, в котором ему самому попросту никогда не могло быть места.
Голоса за стеной стихли – донельзя впечатлившиеся задушевной беседой боженьки разбрелись по углам, а разум ацтека невольно зацепился за одну единственную фразу, смысл которой очень лаконично сводился к признанию пустынным собственной вины в той кабзде, что обрушилась на чешуйчатую головушку египетского в прошлом змееныша, затем кота, а теперь и вовсе черт знает кого – божества, что заново осознавало себя, отчаянно силясь понять, какой мыслеобраз ему все-таки ближе, и как уживаться в непосредственной близости с существом, однажды недрогнувшей рукой отнявшим у тебя жизнь.
На этом месте бог ночи невесело усмехнулся, пытаясь припомнить, а задавался ли он сам подобным вопросом, или тогда всякие робкие потуги к насущным размышлизмам безжалостно обрубались на корню намертво придавливавшей сознание дозой особо забористой наркоты, после которой мысли вытягивались ниточками по черепушке, лениво струясь по стеночкам – и мир снова становился прекрасным и удивительным?
Ответа Апопа индейский бог уже не услышал да и не брался утверждать, ответил ли кот вообще что-нибудь. Поведение Сета вызывало любопытство куда большее нежели все душевные метания бывшего звереныша. Тескатлипока был почти на сто процентов уверен, что на какой бы ноте ни оборвался пропущенный им мимо ушей разговор, для неугомонного пустынного боженьки он закончится бутылкой вискаря и концентрированным злюканьем на весь белый свет. И это при самом безобидном раскладе. И вместе с тем собственный разум ацтека назойливо глумился над ним самим, увлеченно тыкая мордой в саднящее понимание собственной ущербности, малодушия и упрямого нежелания хоть раз наступить на горло собственному разжиревшему эгоизму, чтобы прямо, без обиняков признать, что облажался. Ему самому нескольких веков оказалось мало, чтобы набраться смелости и наконец расписаться в собственном мудачестве перед женой; ему проще было прикинуться ветошью и лишний раз не отсвечивать, вместо того, чтобы попытаться понять, что гложет тех немногих, кто ему по-настоящему небезразличен.
Бог ночи тряхнул головой, словно отгоняя назойливый рой мыслей, и направился к двери. Апоп ему на пути не попался: то ли котенька, вконец задолбавшись от обилия неожиданной информации, сныкался подальше от чужих глаз, то ли, все так же находясь в комнате, притих настолько, что едва ни слился с мебелью.
Выйдя за порог, Тескатлипока прищурился от слепивших глаза лучей южного солнца, без особого труда приметив на берегу Сета. Загребая ногами сыпучий золотистый песок, ацтек побрел к египтянину, вскоре замечая верную компанию в лице початой бутылки вискаря и понимая, что ни капли не обманулся в ожиданиях.
– Видимо, скоро нам придется пополнить запасы, – беззлобно усмехнулся индеец, кивнув на бутылку.
Он уселся на песок рядом с Сетом и бесстрастно глянул на раскинувшуюся впереди синюю водную гладь. Волны все так же безмятежно колыхались, набегая на берег и ритмично подгоняя друг друга. Бескрайному океану, возраст которого исчислялся миллионами, а то и целыми миллиардами лет – значениями, которые попросту не в состоянии была воспринять черепушка любого, даже самого древнего божества, – не было дела до мятущихся душонок очеловеченных порождений веры народов с разных континентов. Он лишь равнодушно продолжал шуршать соленой пеной, меняя количество выбрасываемой на берег воды по часам.
– Странно, что он так хорошо запомнил лишь это, – вновь заговорил ацтек, намекая на недавние упреки Апопа, что крайне болезненно воспринял отчетливо всплывшую в памяти картинку собственной давнишней кончины. – Возможно, действительно самая хуйня отпечатывается в сознании ярче всего, порождая наиболее сильные эмоции. Я ведь тоже помню гибель моего народа куда лучше, чем любую из наиболее славных его побед.
Бог ночи еще на несколько мгновения задержал взгляд на ползущей к берегу пенной шапке, а затем обернулся к Сету.
– Не хочешь прогуляться? Здесь ведь полно мест и поинтереснее этого пляжа.

[AVA]https://img-fotki.yandex.ru/get/4207/95274485.5/0_df349_419d8844_orig[/AVA]Вместо конкретного ответа Сет пустился в путаные рассуждения. Практической полезности в поведанной информации было немного уже хотя бы оттого, что ацтек не имел ни малейшего представления, о чем говорил пустынный. Вместе с тем из услышанного он сделал для себя, пожалуй, два более или менее доступных его пониманию вывода: во-первых, что прямо сейчас насиженного места египтянин не покинет; а, во-вторых, что настроение бога хаоса пребывало в том самом, наверное, даже закономерном для него хаотическом состоянии. Очевидно было только то, что сам Сет кайфа по этому случаю не испытывал никакого.
Настаивать Тескатлипока не стал – в сущности, не имело никакого значения, в какой конкретно части земного шарика предаваться унынию. Бог ночи невольно обернулся к океану, проследив за полетом камешка по белеющим шапкам волн.
– Я не знаю, о чем ты  – я там никогда не был.
Об Индии ацтекский бог знал лишь в самых общих чертах: в какой части света находится этот край, и что блядская испанская шобла, упорно снаряжавшая свои разорительные экспедиции в эпоху расцвета ацтекского государства, жаждала непременно отыскать мистическую страну. Причалив к берегу американского континента, эти суки в какой-то момент доперли, как круто они облажались, но сей факт не остановил их от безжалостного разграбления невиданной прежде земли. Людей, возделывавших эту землю, они окрестили дикарями, их верования – ересью, а жизнь... Ее попросту не стало, как не стало и смерти, свободы, гордости, величия и еще много того, без чего человек превращается в почерневшую кучку подсохшего на солнышке дерьма.
Волей-неволей ацтек мысленно зацепился за подброшенный Сетом странный образ диковинного города. В его собственном мире жестокости религиозных ритуалов, не высыхающих рек крови, что пятнали алыми разводами ослепительно белые стены храмов, и особой возвышенно-поэтичной морали, что казалась невозможной дикостью для зараженных цивилизацией бледнолицых скотов, жизнь и смерть всегда шли бок о бок друг с другом. Боги принесли себя в жертву, чтобы даровать живительное тепло солнцу; боги щедро окропили собственной кровью священные камни, чтобы вдохнуть жизнь в застывший в ледяном оцепенении мир. В культурах большинства «солнечных царств» не задумывались о смерти, не готовили свое существо на протяжении всего земного бытия к мнимому благополучию в загробном мире. На смерть шли, принимая ее как предначертанную данность, умирая во славу богов и во имя будущей жизни последующих поколений.
– Жизнь и смерть гораздо ближе, чем кажется, – продолжил Тескатлипока затронутую Сетом тему, – уж нам ли об этом не знать. Блядский монотеизм исказил представление человека о материальном мире, внушив, будто все, что его окружает – бессмысленная незначительная хуйня, а всепрощение души – единственное, о чем должно помнить бренному телу, топчущему эту вконец заебавшуюся планетку. Только какой душе нахер сдалось это гребанное всепрощение, когда у нее еще при жизни отнимают все, прикрываясь идеей сраного мученичества. Ни одно живое существо не создано для мученичества – этого дерьма попросту нет в генетическом коде жизни как таковой.
Бог ночи умолк на некоторое время, чтобы выкопать из песка высушенную и просоленную океаном деревянную щепку, и, справившись с этой затеей, принялся увлеченно выписывать на песке какие-то загогулины.
– Мы сейчас ничуть не лучше наших загубленных народов, – вновь заговорил ацтек, не отвлекаясь от своих занимательных художеств, – такие же беспомощные. Вот только людям повезло больше – у них отняли жизнь, а новым поколения прививалась уже совсем иная культура. Нас же лишили всего за исключением блядской жизни как таковой.
Заостренный конец щепки слишком глубоко вошел в песчаную подушку – и желтые песчинки проворно ссыпались в образовавшееся углубление.
– Вы с котом и эта вечно голодная ящерица – все, что у меня есть, – признался Тескатлипока, наконец отшвыривая в сторону не оправдавшую ожиданий деревяшку. – Это ничтожно мало для бога, покровителя целого народа, но я ведь таковым уже давно не являюсь, потому и запросы автоматически скромнеют. Так что мне хватает.
Бог ночи коротко усмехнулся и снова взглянул на океан.
– Мне небезразлично, если один из вас угодит в кабзду. Вот только стабильность душевного равновесия кота у меня вызывает куда меньше сомнений, чем твоего. Не берусь утверждать, что именно так похерило тебе настроение, но если ты все-таки собрался навестить аргентинскую мразь, я пойду с тобой, независимо от твоего желания.
Замолчав, ацтек забрал у Сета бутылку, от души приложившись к дерущему горло пойлу.

[AVA]https://img-fotki.yandex.ru/get/4207/95274485.5/0_df349_419d8844_orig[/AVA]Тескатлипока действительно не понял. Он лишь молча посмотрел на Сета, а затем тоже отвернулся к океану. В его собственном сознании божества, готового перегрызть горло любому за родную цивилизацию, не побоявшемуся сдохнуть вместе со своим народом, когда крылатая шобла рьяно взялась дурманить индейцам умы, вкапывая кресты на руинах разрушенных пирамид, попросту не укладывалось понимание о том, как можно получить что-то, когда тебя лишают всего того, что прежде наполняло тебя подлинной жизнью. Возможно, сказывалось различие культур: с египетской Тескатлипока был знаком лишь понаслышке, начитавшись мудреных человеческих бредней; а может, все дело было в самой божественной природе. Несмотря на все мифологические фантазии индейцев, в которых бог ночи неоднократно представал в роли божества, выступавшего главной причиной крушения привычного уклада жизни, он никогда не был богом-разрушителем как таковым. Отправляя его культ, жрецы не скупились на подношения, щедро поливая ступени теокалли жертвенной кровью. И вместе с тем Тескатлипока всегда оставался, прежде всего, богом-создателем, защитником земной жизни и хранителем всего материального, что было в этом мире. Именно ему возносили благодарности счастливые родители, баюкающие на руках собственных новорожденных детей; под его покровительством юные войны постигали кровавое искусство, будучи готовыми в любой момент самоотверженно встать на защиту родной земли; и, наконец, ему в последней исповеди люди доверяли свои самые сокровенные тайны, чтобы закончить земные дела и с чистым сердцем отпустить собственную душу, рвущуюся навстречу неизбежному.
Была ли религия детей солнца жестокой? Безусловно, была, но люди, создавшие падких на человеческую кровь богов, сами сделали ее такой и были верны своим традициям не один век. Их религия, какой бы она ни была, имела право на существование, как и религия ныне погребенного под слоем пустынных песков Кемета, как и прочие культы с бесчисленным множеством своенравных, ненасытных, а порой и откровенно жадных божков. Даже существование незнакомого индейцу ислама и блядского, всей душой ненавидимого христианства, Тескатлипока мог допустить, если бы каждая из расползшихся по миру монотеистических зараз придерживалась хоть каких-то ограничений, не накрывая остальной мир, словно взрывной волной, не навязывая огнем и мечом собственных идеалов, лживых для тех, кто был рожден, воспитывался и вырос на совсем иных ценностях.
Ацтек покосился на египтянина и заметил с беззлобной усмешкой:
– Когда станешь царем – обязательно навестишь.
Тескатлипока придвинулся ближе к Сету, дружески обхватывая того за плечи, и, чуть понизив голос, доверительно сообщил:
– Я даже обещаю с тобой не спорить. Ты же царь. Но коли триумфальное воцарение нынче откладывается на неопределенный срок, пойдем отсюда, пока нас нахрен не смыло приливом. Сдается мне, океану насрать кого топить: будь то царь или просто опечаленный боженька.
В отношении с Сетом ничего нельзя было сказать наверняка – когда дело касалось хаоса, наивно было бы рассчитывать на какие-то гарантии, и все же бог ночи искренне надеялся, что бедовый египетский боженька все же сумеет отказаться от своей самоубийственной идеи. Для себя же Тескатлипока сделал вывод, что в сложившейся ситуации у них только два возможных пути решения проблемы незадавшегося знакомства Сета с аргентинским чучелом: забыть о мести и притвориться, что никакого конфликта не было вовсе, или все-таки явиться потолковать с полухристианским отродьем. Вот только во втором случае задушевной беседе вероятнее всего должно поставить точку в существовании обоих не в меру упрямых языческих божков, дабы потом очухавшаяся мразь в балахоне не прибежала в отместку крошить без разбору всех, кто был дорог им обоим и кто вообще не имел отношения к этим бессмысленным разборкам.