После визита Тескатлипоки дел у Энлиля прибавилось. Во-первых, нужно было проверить артефакты, пересчитать их и убедиться, что одного не хватает – факт сам по себе прискорбный, но ничего не доказывающий. Во-вторых, требовалось навести справки. Если ацтекская фиалка заломалась, как девственница на выданье, не пожелав сообщить имя столь обеспокоившего Теску пострадавшего, шумер чувствовал себя просто обязанным разузнать его сам – а заодно выяснить, что, кроме упрямой индейской вредности, заставило ацтека молчать. Однако решить этот вопрос с наскока не удалось: проверив через своих людей всех известных ему ацтеков в радиусе досягаемости, Энлиль установил лишь одно – они были целехоньки. У Тескатлипоки, по всей видимости, появилась таинственная зазноба в чужом пантеоне. В некотором смысле Энлиль даже желал, чтобы применение артефакта на этом неизвестном божестве оказалось делом рук одного из его сыновей, потому что если это так, то имя он скоро в любом случае узнает – уж со своими-то отпрысками он всегда сумеет договориться. Тем более что в последнее время с отцом соизволили повидаться только двое – и только двое могли дотянуться до папиных игрушек.

Так кто же, Нергал или Намтар? Поразмыслив немного, Энлиль решил начать по порядку и потешить самолюбие Намтара. Если с артефактом поигрался не он, то известие о неприятностях Нергала его, несомненно, порадует. Все лучше, чем наоборот: с Нергала при его темпераменте сталось бы ломануться навестить пасынка, специально чтобы поглумиться. Намтар, как хотелось верить Энлилю, был все-таки более сдержан в своем злорадстве и пользовался им более утонченно. Кроме того, в пользу избранной очередности говорило его право старшинства. Однако если предположить, что это именно Намтар увел из отцовских закромов артефакт, а потом использовал его по назначению без ведома родителя, это сулило Энлилю куда более сложную игру, чем он предполагал встретить в случае с Нергалом. В этом смысле своим первенцем глава шумерского пантеона мог гордиться – и гордился. Намтар всегда действовал осторожно, взвешенно и тонко – так, чтобы в любой неудобной ситуации развязать себе руки, и чтобы после его невозможно было на чем-то подловить. Впрочем, сама концепция невозможного Энлиля изрядно забавляла, а поводом лишний раз повидаться с сыном пренебрегать не стоило. К тому же, Эрешкигаль со своей чрезмерной импульсивностью поставила жирую кляксу на точеном узоре сыновне-отцовских взаимоотношений, и по этому вопросу тоже не мешало бы внести ясность, а сделать это можно было только при личной встрече.

Поэтому, определившись с последовательностью визитов, Рихард Кайзер озадачил одного из своих помощников телефонным звонком поздним американским вечером – и ранним, очень ранним европейским утром – с заданием немедленно отыскать для него некоего Рори Кигана. Намтар был найден в течение получаса – в номере люкс отеля «Савой» в британской столице. Энлиль дал себе труд переместиться прямо туда – и в следующий миг уже сидел на мягком диване сбоку от окна в пол с видом на Темзу и колесо обозрения. В душе шумела вода. Беглый осмотр помещения на предмет лишних предметов гардероба показал, что ночевал Намтар в гордом одиночестве – что для него, возможно, и к лучшему. Энлиль закурил, презрев наличие противопожарной сигнализации: дым послушно обходил сенсоры стороной. Шум воды стих. Владыка воздуха неторопливо сделал еще одну затяжку.

– Надеюсь, у тебя в ванной есть халат, – спокойно произнес он, не оборачиваясь.

Через секунду Намтар прошел к креслу, появившись, наконец, в поле зрения верховного бога шумерского пантеона. Окинув его оценивающим взглядом сквозь струи синеватого дыма, Энлиль подумал о том, что выглядеть властелином мира в халате нужно уметь. Намтар умел. А еще он умел называть вещи своими именами и прямо выражать свое неудовольствие – в отличие от собственной матушки, без разрушений. Очень ценное качество, если разобраться. Вежливости ему тоже было не занимать, а хорошие манеры Энлиль в последнее время очень ценил. Поэтому он даже снизошел до кивка в ответ на слегка отравленное скрытым ехидством гостеприимство и продолжил курить, стряхивая нагар с сигареты в стеклянную пепельницу.

Разумеется, у Энлиля и в мыслях не было оправдываться перед сыном за импульсивность его матери (хотя он и признавал – не без гордости – что был первопричиной ее эмоциональной выходки). Однако он не собирался портить отношения с Намтаром и в качестве жеста доброй воли согласен был немного прояснить ситуацию.

– Твою мать отчего-то очень расстроило известие о том, что я не собираюсь на ней жениться. Довольно странно, если учесть, что за последние шесть тысяч лет я ни разу не разводился. Впрочем, даже если я однажды убью Нинлиль, – чего я не могу исключать – совершать такую ошибку второй раз я не намерен. Видимо, Эрешкигаль огорчило именно это. – Энлиль пожал плечами. – В некотором смысле я оказал твоей матери услугу. Удивительно, но за столько веков она так и не поняла, что моя близость не идет ей на пользу; наоборот – делает слабее. Как бы там ни было, она предпочла скандалу и истерике саморазвоплощение. Женщины, – бесстрастно закончил шумер, глядя в лицо своего сына холодным и трезвым взглядом.

При этом Энлиль размышлял о том, что Намтар был, конечно, сыном Эрешкигаль не в меньшей мере, чем его собственным. С ней он даже провел большую часть того времени, когда на его развитие еще можно было повлиять. Забывать об этом не следовало. И все же глава шумерского пантеона полагал, что его первенцу хватит хладнокровия не копить против него претензии и не устраивать ему скандал, от которого воздержалась его мать – пусть и путем самоликвидации.

– Если у тебя остались ко мне какие-то вопросы – прошу. Если нет, перейдем к делу, ради которого я пришел.