mysterium magnum |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » mysterium magnum » Завершенные флэшбэки и AU » (XIV век) Смертельно убитый труп погибшего мертвеца
Время действия: конец XIV века
Участники: Ах-Пуч, Кавиль
Место событий: Шибальба
Описание: Для Кавиля всё началось с того, что он умер.
[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/02/fe1047de63e2891da8e83bfa277649a7.png[/AVA]
Отредактировано Ah-Puch (16.02.2015 17:02)
Ах-Пуч был мёртв уже месяц. Ах-Пуч был мёртв уже четыре с половиной тысячелетия. Ах-Пуч был мёртв всегда.
Месяц он не двигался, не дышал, не давал своему телу гонять кровь по венам, наслаждаясь видениями, проносящимися перед остекленевшими глазами. Четыре с половиной тысячи лет прошло с тех пор, как братья-близнецы Хун-Ахпу и Шбаланке возжелали мести, хитростью расчленили владык Шибальбы, а потом отказались их воскрешать. Ах-Пуч никогда не жил, но наслаждался многогранностью смерти.
Его не тревожили. Смертным, которые и так стали значительно реже попадать в Шибальбу, полагалось пройти множество испытаний. Добирались немногие. Замученные, загнанные. В конце их ждал Ах-Пуч, его бездонная жадность, его чернейшая жестокость и единственно возможное милосердие. Но им было далеко до конца, а потому Повелитель мёртвых не двигался и не дышал.
В Доме Мрака царила такая тишина, что её можно было резать ножом. А в темноте, заполняющей его, застряло бы лезвие самого лучшего клинка.
Если бы душа какого-нибудь смертного всё же переступила бы порог Дома Мрака, то под её бесплотной ногой раздалось бы влажное хлюпанье. И ещё раз. И ещё.
Ах-Пуч лежал на полу Дома Мрака, размётанный, разъятый. Так ему лучше отдыхалось. Не-жилось. Кожа отслаивалась от его тела целыми пластами, плоть разлагалась, стекая с костей, и источала смрад, кровь, лимфа и гнилостная жидкость не высыхали и не иссякали. В рубленых ранах таились трупики опарышей - даже эти вездесущие насекомые не способны были выдержать контакт с богом смерти.
Тошнотворный запах кружился в темноте, в безветрии, играючи касался раскрытых невидящих глаз, торчащих обломков костей, обнажённых внутренностей. Запах Ах-Пуча был густо замешан с его духом.
Во время медитаций, умерев до нужного уровня, он начинал воспринимать Шибальбу как ещё одну часть своего тела. И следил за миром погибших, убитых, скончавшихся. Радовался страданиям, впитывал растекающуюся энергию душ, контролировал младших владык.
Так что о приходе родственника он узнал сразу, хоть и лежал беспорядочной кучей обрубков на самом нижнем уровне Шибальбы.
"Гость!" - шипела река скорпионов. "Гость!" - восторгалась река крови. "Гость!" - булькала река гноя.
Ах-Пуч моргнул - в темноте проступили два красноватых огонька, пропали на секунду и снова загорелись.
"Гость!" - скрипели ссохшиеся деревья, давно не вкушавшие горячей крови.
Пальцы закатившейся в дальний угол руки хищно сжались в кулак. Клацнули обросшие ногти.
- Гость! - Ах-Пуч улыбнулся и причмокнул, как будто наслаждался вкуснейшим, сочнейшим куском.
Валяющееся неподалёку от головы тело шевельнулось. "Чвяк!" - смачно прокатилось по чёрной тишине. Рука, пресмыкаясь по-змеиному, доползла до тела и ощупала его, определяя источник раздавшегося звука.
Ах-Пуч вздохнул. Так и есть, он снова раздавил своё украшение. Оставалось ещё много, но без этого глаза облачение казалось неполным.
Глаз был необычный, голубой. Ах-Пуч вырвал его у невозможно красивой смертной, которая претерпела все испытания и сгинула в Доме Мрака, выкрикивая имя своего владыки.
Мановением пальцев Ах-Пуч подозвал Муан, которая тут же слетела с невидимой высоты.
- Достань мне другой глаз, птичка. Красивый.
Ухнув, сова исчезла. Она вернулась с чужим криком, полным боли. С кровавой капелью. С глазом, ещё горячим человеческим глазом в когтях. Очень красивым, играющим золотистыми крапинками на дне.
Ах-Пуч тут же приладил его на опустевшее было место. Остался довольным - хотя он был довольным всегда. Вечно улыбающимся, как скелет.
Хотя почему как.
Погладив перья птицы, Ах-Пуч мягко подбросил её в воздух.
- Давай, встречай гостя и веди ко мне. А то натворит дел.
И предвкушение лишь едва-едва проступало за озабоченностью в его голосе.[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/02/fe1047de63e2891da8e83bfa277649a7.png[/AVA][SGN]Смерти нужно время, потому что она убивает, чтобы вырасти ради милого Ах Пуча, ты, глупый, вульгарный, жадный, уродливый американский смертесос (с)[/SGN]
Отредактировано Ah-Puch (17.02.2015 07:33)
МИРЫ ЛАВКРАФТА
проклятый фараон, колдун, сновидец, жрица Януса
Вэй Шень, 36 лет, археолог-египтолог, огранщик камней, заложник террориста
В подсознание Кавиля крепко въелось короткое воспоминание – одуряюще свежий ночной воздух, когда он вытолкнул Тескатлипоку из своей обители; ударившая мимо ацтекского ублюдка яркая вспышка молнии. В ярости небесной стихии звучали отголоски его собственной. И затем мутную взвесь из каменной пыли затопила темнота. Она не походила на привычный мрак покинутых городов, она несла могильный холод.
Кавиль очень ясно почувствовал момент, когда жизнь вырвалась из него вместе с хлынувшей на ступени храма кровью. Запомнил гнусное злое чувство поражения, прежде чем провалиться в беспамятство.
Заново он осознал себя уже в Шибальбе. Не единожды он появлялся здесь, когда ему заблагорассудиться и точно так же уходил, но никогда прежде ему не доводилось окончательно переступить границу двух миров и угодить в прочные силки загробного подпространства. Шибальба рвалась к мертвому богу тошнотворными объятиями. Гиблая, безумный полет нездорового воображения владыки мертвых, она хохотала за спиной майя, дразнила призраками и звала – вперед, туда, где в Доме Мрака ждет каждую усопшую душу Ах Пуч, царек этой маленькой гнилостной вселенной.
Чувство бессильной злости вновь затопило Кавиля. Он не мог знать наверняка, сколько времени ему придется прозябать в Шибальбе, прежде чем незримые часы закончат отсчет его вынужденного посмертия, и он вернется в мир живых. Само понятие времени здесь было весьма условным, таким же зыбким, как стелющаяся по земле белесая дымка.
Бесило майя еще и другое. Кавиль пошел против ацтека, он сражался и он проиграл, и то был враг. Теперь ему предстояла битва иного толка – с противником, бывшим сейчас и его соплеменником, и тюремщиком, и еще – ушибленным на голову неуравновешенным божком. Уже сейчас майя не слишком надеялся на конструктивный диалог с владыкой Шибальбы. Ах Пуч питал нездоровую страсть к бессмысленным головоломкам и бестолковым действам. Единственное недолгое состояние, когда разговор мог действительно привести к сколь-нибудь значимому результату – это острая необходимость чего-то у бога мертвых. Тогда корысть перевешивала природную шибанутость. Все грани его закидонов объединяло одно – личная выгода, будь она материальной или злой радостью от уязвления сородича.
Майяское понимание истинной смерти уходило дальше сакрального момента отнимания жизни. Душа человека должна была не только освободиться от бренной земной оболочки, но и быть готовой к осознанию последней черты. Пройти сквозь напичканный всякой дрянью потусторонний мирок, где каждый шаг словно незримое лезвие слой за слоем снимал с агонизирующей души остатки земных страстей.
Шибальба все еще дразнила искаженной действительностью – сквозь вязкий туман Кавиль видел очертания Тикаля, а темноте невидимых сводов над головой – россыпь звезд. И только когда майя решительно сделал первый шаг, глумливое наваждение исчезло. Осталась только единственная дорога к Дому Мрака.
Когда Кавиль добрался до последней обители бога мертвых, его обступила тьма. Плотная, трепещущая – как крохотные тельца скорпионов. Майя потерял возможность видеть, но он чувствовал – Ах Пуч был здесь. Слишком уж воняло гнилью, хотя Кавиль справедливо полагал, что после путешествия по чудесному ландшафту Шибальбы от него смердело ничуть не лучше.
Сородич ощущался не только насыщенным гнилостным духом, но и божественным присутствием. Обе составляющие были неотделимы друг от друга. Кавиль наугад сделал несколько шагов в темноте и остановился. Повел головой, будто бы порыв застоявшегося воздуха с густым запахом тлена, возвестит ему о появлении Ах Пуча.
В ответ на его телодвижение, будто бы намекая на всю тщетность попыток понять Шибальбу, найти сколь-нибудь разумное объяснение происходящему, на плечо опустилось крылатая вестница владыки мертвых.
- Никогда не понимал твоей трепетной любви к темноте, - заговорил майя. Голос глухо прокатился по бесконечному пространству и увяз во мраке. Тьма глушила любые звуки – любой намек на проявление жизни, что мог потревожить ее долговременный смертный покой.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-01/27/wyh7l81k5emg.jpg[/AVA]
Отредактировано K'awiil (22.02.2015 14:19)
Ах-Пуч не смог отказать себе в возможности снова отключиться, пока сородич добирается до Дома Мрака. Он погрузился в сон, густой, как болото, затянувшее в себя сотни жертв. Он окунулся в видения, доступные лишь ещё чуть тёплым мертвецам. Он убил себя, и его дух незримо следовал за Кавилем, шествующим по подземному миру страха. Ах, как от гостя пахло кровью! Его хотелось съесть немедленно, но Ах-Пуч сдержался. Пище следовало пройти весь процесс приготовления.
Наконец, еда переступила через порог. Запах стал ещё изысканней, ярче. Пахло гремучим ядом, гноем, яростью.
Ах-Пуч ухмыльнулся. Его голова лежала на земле совсем рядом с ногой остановившегося Кавиля. При желании можно было вонзить зубы.
- Это не я люблю темноту. - Во мраке загорелся десяток ярких мертвенных огоньков. Светились пустые глазницы бога мёртвых, светились многочисленные глаза, украшающие его одеяние. - Это она меня любит.
Он поднялся, усилием воли подзывая к себе разбросанные части тела, приказывая им соединиться. Замер напротив Кавиля в шатком равновесии - целостное состояние было противно его природе, разъятое тело стремилось рассыпаться. Суставы угрожающе скрипели, рубленные раны сочились кровью с новой силой.
Ах-Пуч протянул руку к сове, сидящей на плече гостя.
- Муан, драгоценная моя Муан, обожаемая моя, любимая, - он принялся почёсывать перья, ерошить нежный пух под ними. - Я ведь просил тебя встретить нашего сородича и привести сюда коротким путём. Встретить там, а не здесь.
Сова заухала, часто моргая горящими глазами. Ах-Пуч выслушал, кивнул.
- Хорошо, понимаю. Я прощаю тебя, моя милая.
Когтистые пальцы вцепились в птичью голову и в одно движение отвернули её от туловища. Глаза Муан погасли, Ах-Пуч зачавкал во мраке, с хрустом загрызая кости и скрипя перьями за зубах. Хлюпнул высасываемый мозг.
- Угощайся, - Ах-Пуч поднял с пола упавшее тельце совы, отряхнул, протянул Кавилю. Он помнил о вежливости и гостеприимстве.
Продолжая движение, он резко выдернул из предплечья Кавиля скорпиона, застрявшего жалом в плоти. Отличная закуска после совиной головы. И прекрасная прелюдия к следующему блюду.
Ах-Пуч поманил темноту двумя пальцами - и ему на руку слетела новая Муан.
- Устраивайся поудобнее, Кавиль, повелитель стихий. Родственники так редко меня навещают. Мне даже бывает одиноко.
Неожиданно расхохотавшись, он распался на отдельные куски, которые посыпались на пол - какие-то с грохотом, какие-то - с мокрым хлюпаньем. Голова дробно застучала, укатываясь в угол. Потревоженная сова бесшумно кружила в воздухе.
Ах-Пуч продолжал говорить:
- Времена идут, тянутся, длятся и прерываются, цивилизации строятся, расцветают и хиреют, но смерть... Ооо, смерть будет всегда. Всегда. Пока есть тот, кто дышит, есть тот, кто уже перестал. И даже боги подвластны этим законам. Как ты погиб, Кавиль? Каково это, умирать? У нас столько времени впереди, но правдивый рассказ об этом не уместится ни в одну вечность, так начни же сейчас.[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/02/fe1047de63e2891da8e83bfa277649a7.png[/AVA][SGN]Смерти нужно время, потому что она убивает, чтобы вырасти ради милого Ах Пуча, ты, глупый, вульгарный, жадный, уродливый американский смертесос (с)[/SGN]
Отредактировано Ah-Puch (23.02.2015 13:42)
МИРЫ ЛАВКРАФТА
проклятый фараон, колдун, сновидец, жрица Януса
Вэй Шень, 36 лет, археолог-египтолог, огранщик камней, заложник террориста
Темнота подернулась слабым светом пустых глазниц и мертвых глаз на одеянии владыки мертвых. Она существовала и дышала смертью вместе с трепыханием ошметков гниющей плоти, коими ныне был Ах Пуч, сосредоточением торжества упадка. Мрак вырос перед майя лишенным кожи черепом и разлагающимся остовом. Кавиль уже давно пришел к мысли, что некогда убитый владыка мертвых так и остался по другую сторону посмертия, все больше сливаясь воедино с самой Шибальбой, а все живое… все сохранившее мимолетное дыхание жизни отвергалось здесь как противоестественное. Закономерно для мира мертвых, где участь душ последним оттиском прижизненным памяти кануть в утробе Ах Пуча. Раствориться энергетическим всполохом в смрадном нутре Шибальбы.
Кавилю разумно считал, что подчас неподвластные пониманию закидоны подземного сородича не касаются его никоим образом, пока не задевают сферу его интересов – как сейчас. Тяжелым взглядом майя смотрел на особенности взаимодействия помешанного божка и его пернатых посланниц. Как только одна отчасти сгинула в черепушке Ах Пуча, явилась другая – гнилостный мирок быстро затыкал пустующие места в своей мертвенной системе. Кавиль машинально взял еще теплое тельце, сжал – так что под его хваткой хрустнули тонкие кости, а сквозь пальцы заструилась кровь вперемешку с птичьей требухой.
Сущность змеиного бога была далека от высоких и светлых материй. Оные вообще не встречались в майяском пантеоне, однако среди всего многочисленного выводка варварских боженек Кавиль прослыл далеко не самым добрым. Он точно так же находил упоение в льющейся оземь крови, в гаснущих искрах жизни и острых, как лезвие ритуального ножа, мгновениях сотрясающей поверженного противника предсмертной агонии. Бог войны сам был смертью, но его смерть была другой - парадоксально живой, порывистой. Заслуженной, жертвенной или продиктованной только волей Кавиля. Его смерть истекала кровью, а не сочилась гнилостным разложением. Рожденному в небе повелителю стихий противен тлетворный застой Шибальбы. Особенно остро это чувствовалось сейчас – когда он был мертв.
Ладонь змеиного бога разжалась, и изувеченное тельце совы шлепнулось на пол, затерявшись во мраке среди тускло фосфоресцирующих пятен, знаменующих особой ошметки владыки мертвых.
- Тескатлипока, - коротко отозвался Кавиль, отвечая на вопрос, как он погиб. Кому-то это сказало бы больше, чем просто обозначило убийцу – поведало о еще одной вехе в бытии двух цивилизаций. Кому-то, но не владыке мертвых. Люди, города, власть – все это не имело ни малейшего смысла для Ах Пуча. Спрашивая, как погиб Кавиль, он подразумевал не причины его столкновения с чужими богами. Безразлично ему было, и кто отправил змеиного бога в обитель мертвецов. Ах Пуча интересовал еле уловимый миг, когда душа покидает тело, короткий момент агонии и освобождения. Он жаждал слышать, чувствовать и поглощать это ощущение. Души давно стали для него привычным материей, с каждым новым поглощением притуплялись вкус и острота восприятия, чего нельзя сказать о душе божественной…
И коль скоро Кавиль намеревался убраться из этой мерзкой дыры, он понимал, что нужно предложить что-то взамен. А начать – с малого, но столь желаемого владыкой мертвых. Бог стихий подошел к мерцающему в темноте черепу, присел рядом и дотронулся ладонью до голой кости. Ему претила мысль настолько открывать свою душу – не только Ах Пучу, вообще кому-либо… Однако, пожалуй, помешанный повелитель мертвецов, был даже наименьшим злом, чем если бы Кавилю пришлось впустить в свою сущность кого-то из более живых сородичей.
Змеиный бог прикрыл глаза, отрезая себя от малейшего проблеска света, и передал Ах Пучу память о своей смерти. О затопившей его черной злости, о мимолетном касании холодного обсидианового клинка к коже, о тонком запахе собственной крови и, наконец, жалящее, как голодный огонь, ощущение покидающей его жизни…
- Вот так я умер, Ах Пуч, - усмехнувшись, произнес Кавиль. Открыл глаза, выпрямился. Передавая свою память, он заново пережил все, и даже могильный холод Шибальбы не мог остудить его вынутой из сердца горячечной злости. Бог неба обманчиво чувствовал себя слишком живым.
- Мне нужно покинуть это место, - продолжил майя. – Раньше, чем придет мой срок вернуться.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-01/27/wyh7l81k5emg.jpg[/AVA]
Отредактировано K'awiil (25.02.2015 08:56)
- Ах!.. - только и сказал Ах-Пуч. Только что он был кем-то другим, пылким и ярким, злым и сражающимся. Только что он был убит - но до последнего рвался испепелить врага. Только что он был упрямо, наперекор всему, жив.
Безумно вкусное ощущение.
- Ах... - снова повторил бог мёртвых. Его глаза потухли, в Доме Мрака снова воцарилась первозданная тьма. Тьма, в которой нельзя было допустить даже мысли об источнике света. Тьма, в которой не может таиться скрытой опасности, потому что она сама - воплощённая опасность.
Полностью уйдя в себя, Ах-Пуч раздирал новое переживание острыми клыками, перемалывал, трогал его ледяными пальцами, облизывал склизким языком, удушал кишками.
Он ожидал в лучшем случае рассказа и не удивился бы молчанию. Но получил намного больше, чем стоит ожидать от другого бога, тем более, не слишком дружественного. Он получил сочащийся кусок чужой жизни, в котором таилась мозговая косточка, полная лакомой смерти. И набросился на неё, как оголодавший зверь. Духовно. Внешне он был мертвее мёртвого, части его тела безвольно валялись на полу, недвижимые, бездыханные. Только в запахе проявилась нотка гари. Гари, яда и каменной пыли, сдобренной смесью крови с потом.
Тикаль... Ах-Пуч бывал там несколько раз.
Он вернулся в своё тело. Пустые глазницы осветились кровавыми всполохами, в них плясали восторженные огни.
- Ты был убит в сражении, но оно продолжается внутри тебя, Кавиль. Смерть для тебя не венец всего, а один из исходов твоих действий. Единственный исход твоих действий, но ты не хочешь этого признать.
Чтобы смотреть в лицо Кавиля наравне, он снова собрался воедино. Раздавленная сова заняла своё место в грудной клетке, стучалась о рёбра пародией на сердцебиение. Бултыхалась в слизи, в которую превратились лёгкие.
Ах-Пуч улыбался, искренне, счастливо. Он ещё смаковал ощущение чужой гибели на самом пике.
- Ты знаешь, почему трупы тяжелей живых? Почему люди не летают, как птицы? Почему птицы вынуждены садиться на землю? Потому что все существа носят в себе свою смерть. Да-да, - он хрипло рассмеялся, будто стучали старые кости в кожаном мешке, - смерть. Она и тянет их вниз. Вниз, вниз, на самое дно Шибальбы. Жизнь же тянет вверх. Ты умер, ты на дне, Кавиль. Твоя смерть назрела, как нарыв, налилась силой и утянула на глубину. Туда, где встречают свой конец души смертных. Они держат путь всё ниже, с уровня на уровень, и испытания отсекают от них земное, лёгкое. Так они спускаются сюда, где я поглощаю их. Таков мой порядок.
Темнота обступала двух богов, становилась гуще. Она была согласна. Так постановил милый Ах-Пуч, и это было правильно.
- Так происходит со смертными. Боги, - во мраке раздался тихий вздох, - боги возвращаются. Вера их последователей питает их жизнь, и та в конечном итоге позволяет подняться вверх. Но они уносят свою смерть с собой, и та рано или поздно снова приводит их сюда. Таков порядок существования и гибели, частью которого я являюсь.
Сухими костистыми пальцами Ах-Пуч легко коснулся плеч Кавиля, провёл по спине, царапнул грудную клетку. Втянул провалом вместо носа запах с кожи.
- Ты полон упрямой цепкой жизни, рожденный-в-небе. Ты можешь выбраться, если не пожалеешь себя. И если я позволю. Плата такова - отныне после каждой смерти ты будешь делиться делиться со мной воспоминанием о своих последних минутах или часах. О том, как бросал вызов состоянию покоя, прекращению борьбы и концу желаний, но был ими побеждён. О том, как утонул в самом себе, не понимая, что это ты же и есть. Если пообещаешь, то я помогу тебе выбраться. На этот раз.
Бездонная утроба Ах-Пуча, для которой вся Шибальба была лишь придатком, уже поглотила подаренную память. И Кавиль мог принести ещё. Беспокойный, пылкий. Злящийся и жаждущий мести даже сейчас. Да, он будет возвращаться ещё не единожды, каждый раз принося с собой подарок, коченеющий, но такой сочный.
Ах-Пуч облизнулся. Достал из темноты обсидиановый нож. Точно такой же, какие заполняли соседний дом испытаний. Их лезвия вечно алкали крови, и чем голоднее они были, тем острей.
Подступив к Кавилю со спины, Ах-Пуч замер на грани касания, на грани соприкосновения кожи и разлагающейся плоти. Вложил ему в руку нож и зашептал безгубым ртом на ухо:
- Вырежи свою жизнь из себя, высвободи ее. Отделившись, она взлетит ввысь. А когда большая часть тебя покинет Шибальбу, я возьму то, что останется, твою оголённую, сладкую, вечную смерть и выброшу следом. Так ты сможешь восстановиться. Не сразу, какое-то время ты проведёшь, будучи бесплотным духом. Но выйдет много быстрей, чем по заведённому порядку. И намного больней, о, дааа, намного.[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/02/fe1047de63e2891da8e83bfa277649a7.png[/AVA]
Отредактировано Ah-Puch (25.02.2015 11:16)
МИРЫ ЛАВКРАФТА
проклятый фараон, колдун, сновидец, жрица Януса
Вэй Шень, 36 лет, археолог-египтолог, огранщик камней, заложник террориста
В жажде чужой агонии владыка мертвых походил на изголодавшегося по приторному дурману пейтоля смертного, которому нужно все больше и больше сладковатой эйфории, чтобы отрезать себя от пресного бытия; унести себя в те несуществующие пространства, где и боги, и духи, и чужие голоса вдаривают по уторчанному сознанию, привнося иллюзию ирреальной живости. И поэтому Кавиль ничуть не удивился, услышав условие Ах Пуча - мгновения его божественной смерти были сродни новому, еще не распробованному и не потускневшему от неизменного привыкания наркотику.
Сощурившись, змеиный бог вглядывался сначала в светящуюся ошметками гнилья темноту, потом – в красноватые всполохи глазниц владыки мертвых. В горящем кровавом пламени он видел отголоски своей смерти, будто бы Ах Пуч все еще гонял ее ощущение по истлевшим венам вместе с застоявшейся кровью. Кавиль слушал сородича, и по-прежнему большая часть его рассуждений оставалась вне понимания змеиного бога – в силу ли помешанности Ах Пуча или же собственной оторванности от мира мертвых. Ему, рожденному в небе, никогда не понять, что творится под землей, не познать чужие законы, подчас созданные не волей мироздания, а только лишь ничем не сдерживаемым полетом мысли безумца.
- У тебя есть мое слово, - коротко отозвался Кавиль. Пообещать делиться память было легко еще и потому, что бог стихий не планировал часто погибать.
Когда Ах Пуч назвал второе условие, в глазах майя отразилось недолгое недоумение. Он машинально сжал ритуальный обсидиановый нож, и удивление переросло в понимающую усмешку. В сумасшедшем мире сумасшедшие правила – чтобы покинуть обитель мертвых, нужно стать еще мертвее. Кольнуло недолгое сомнение – не глумится ли над ним сородич. Голосом владыки мертвых могла говорить его неутоленная жажда чужой смерти, а еще одна смерть, парадоксальная, невозможная смерть уже мертвого бога в Шибальбе – всего лишь новая доза красочного дурмана. Наверняка Кавиль не знал – принял условия вслепую в расчете, что в черепушке Ах Пуча еще проскакивают искры здравого смысла, чтобы не устраивать такое западло своему сородичу и портить ему же выгодную сделку ради сиюминутной прихоти. Тем более, он все равно прочувствует его повторную смерть.
- Сдохнуть, чтобы воскреснуть? – усмехнулся майя. – Экий ты затейник.
Рука Кавиля крепче сжала ребристую рукоятку ножа. Мысли его обратилась к чутко дремлющему Тикалю, еще живому, не покинутому. К бездонному черному небу и застывшей среди звезд Гремучей змее, к беспокойному треску костра, в пламени которого догорали тени старых сражений. Лезвие вошло точно под ребра, и глотка наполнилась собственной кровью. От руки Кавиля погибло немало людей, не единожды повелитель стихий выдирал еще живое, трепещущее сердце, кожей впитывая последний удар сокращающейся мышцы. Теперь ему предстояло заставить замолчать свое. Ему нужно вырезать из себя жизнь, и в противоречие смертельному ранению все внутри словно воспротивилось. Что-то живое, что еще оставалось в сущности Кавиля, отчаянно цеплялось, не желая гаснуть окончательно – даже чтобы заново воскреснуть уже в мире живых. С глухой злостью Кавиль глянул на плывущий силуэт Ах Пуча – и все-таки он не ошибся с догадкой, в его силах было забрать останки жизни, но тогда он лишил бы себя и развлечения, и еще одного прихода… Отрывистым движением нож чиркнул по ребрам. Стиснув зубы, майя погрузил другую руку внутрь, дотянулся до бешено бьющегося сердца. Шибальба как голодный паразит тянулась к нему своей мертвенной сущностью.
- Не жалей себя, - сквозь звон крови в ушах пробивался вкрадчивый шепот мира мертвых… Или самого Ах Пуча.
- Не жалей.
- Вырви свою жизнь.
И он выдрал – собственное сердце упрямо билось на его ладони, никак не желая умолкать вопреки всему. Проклятый мирок весьма условно определил грань, где одна степень мертвости перетекает в другую… Кавиль держал в руке свое сердце, а Шибальба по-прежнему взывала к нему. Мрак вокруг майя окрасился алым – повсюду только красное и черное. И слепящие вспышки боли, говорящие, что он все еще парадоксально жив.
Усилием змеиный бог сжал пальцы, и сердце, как тельце мертвой совы, обратилось в раздавленную плоть. Бесформенными ошметками вытекло из ладони и шлепнулось на пол. Звука падения Кавиль не услышал. Его шатало, он держался на какой-то совершенно невообразимой острой грани бытия… И оставался живым – под тихие смешки Шибальбы.
Тогда он перехватил уже плохо слушающейся рукой нож. Тикаль в сознании полнился ночной тьмой, горящий на вершине храма Ягуара священный огонь погас… Разрушительный ветер времени прошелся по месту, где звучат голоса духов, упрямые джунгли подступили к пирамидам, поглотив останки великого города. Тикаль по-прежнему молчал, но теперь это была другая, мертвая тишина… Резким движением Кавиль полосонул себя по горлу, и наконец, провалился в темноту. Его сущность окончательно распалась, растворилась в недрах Шибальбы, и к ногам владыки мертвых упал только обагренный кровью нож.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-01/27/wyh7l81k5emg.jpg[/AVA]
Ах-Пуча снедало нетерпение - но это было нетерпение давно раздувшегося трупа, густое и стылое. Оно пузырилось под кожей гнилостным газом, оно проступало сукровицей на ранах, оно могло тянуться без конца и края, как горячечный сон. Но Кавиль не заставил себя долго ждать.
Бог стихий редко медлил с решениями, будто боялся не успеть чего-то в своей божественной жизни. Будто она не наскучила ему за тысячелетия.
- Погрузиться глубже в смерть, чтоб оттолкнуться ото дна и всплыть на поверхность, - поправил Ах-Пуч, кружа вокруг Кавиля, пока тот совершал самое больше жертвоприношение из всех возможных. - К свежему воздуху и ветру, продирающему насквозь. Возможно, когда-нибудь ты сам начнёшь искать от них избавления.
Вряд ли, вряд ли. Но нельзя совсем отбрасывать такую возможность.
Клубящуюся темноту заполнял лихорадочный стук. Сердце бога отчаянно билось, частило в агонии, сопротивляясь до последнего. Вопреки его сбитому ритму, рука Кавиля двигалась уверенно, бестрепетно. Сильный, гордый и упрямый, он даже с распахнутой грудной клеткой не выказывал слабости. Но не мог скрыть своё бешеное биение жизни, а значит, боли, в своей ладони.
Ах-Пуч облизнулся, обведя покрытым пятнами языком обнажённые зубы.
- Оно горячее? О, да-а-а, оно горячее. Оно дымится в темноте и источает запах крови. Той, из которой ты создан. Той, что ты пролил. Той, что вытекла, освобождая в твоих жилах место для смерти.
Мёртвая сова затрепетала между рёбер Ах-Пуча. Она холодна, как лёд, и пахла лишь разложением. Гниль уже пронизала всю её плоть, насквозь пропитала мерзостью и тленом. Так было должно в Шибальбе, так происходило по воле Ах-Пуча.
Он не знал жажды мести, не ценил своё существование, не жил. Вместо сердца у него был труп недавней подруги - и его легко было заменить на что-нибудь другое. Но его воля была ничуть не слабей воли Кавиля, что добровольно убивал себя ради чуть более быстрого возвращения. Ничуть не слабей.
Просто Ах-Пуч всегда хотел лишь смерти. Пожирать её, кормить её, заполнять ею себя и собой - её, сливаться с ней.
- Этого мало, - прошептал Ах-Пуч, увиваясь вокруг Кавиля, как голодный волк. - Этого слишком мало. Не жалей себя.
Кавиль ещё был жив. Смерть в подземном мире никогда не была быстрой или лёгкой. Хун-Ахпу, один из этих божественных братьев-близнецов, был здесь обезглавлен - и лишь на следующий день Шбаланке удалось его оживить, вернув голову, которую владыки Шибальбы повесили на стену площадки для игры в мяч. Позже братья расчленяли друг друга, убивали и воскрешали вновь на потеху владык. Позже - они расчленили уже владык, с тех пор Ах-Пуч существовал в таком виде, не испытывая никаких неудобств.
Кавиль ещё был жив, хоть его сердце и плюхнулось на пол мокрым месивом.
В его взгляде Ах-Пуч увидел злость и ухмыльнулся в ответ. Он был в восторге. Даже умирая, Кавиль не угасал. Наверное, окажись здесь тот, кто прервал его жизнь в мире людей, был бы порван на куски. Но сейчас Кавиль мог сражаться только с собой. И, как всегда, победил.
Кровь из его вспоротого горла обагрила лицо Ах-Пуча - обжигающе горячая, солёная. Пахнущая ядом и гордостью. Гремучее сочетание.
- Возвращайся, повелитель стихий. Принеси мне больше своей сладкой смерти.
Остаточная аура Кавиля клубилась вокруг, яростная, яркая. Она преображала темноту, царящую в Доме Мрака, но была обречена на растворение. Вскоре тьма переварит её, размелет чёрными холодными зубами. И проглотит, как сочный кусок.
Ничего, будут и новые встречи.
Ах-Пуч подобрал ошмётки раздавленного сердца. С хищным наслаждением вонзил в него зубы, принялся пить ещё не свернувшуюся, хлюпающую кровь. Острый кадык двигался туда-сюда, обозначая каждый глоток. Кровь текла по подбородку, оттеняя трупные пятна.
Сердце съёживалось, ссыхалось, блекло. Становилось тяжелей и твёрже. Несколько минут спустя в руке бога мёртвых осталось нечто похожее на окаменевшую кость, безбожно древнюю и бесформенную. Причмокивая, Ах-Пуч обсосал её, собирая последние крохи съедобного. Она соблазнительно хрустела на зубах, но была твёрже горной породы.
Смерть бога - вечна, её ничем не уничтожишь, ей нельзя повредить. Она всегда будет таиться в самом центре его сущности и в своё время утянет его в леденящий покой.
- Вот так вот, Муан. Снова мы остаёмся в одиночестве.
Сова ухнула в ответ. Мёртвая сова молчала.
Прихрамывая, скрипя суставами, Ах-Пуч вышел из Дома Мрака, глянул вверх. Своды глубочайшей пещеры терялись за пределами зримого.
- До скорой встречи, Кавиль.
С силой запущенная кость взрезала расстояние и исчезла вдали. Ах-Пуч уже не видел её, но чувствовал. И ощутил, как она покинула пределы Шибальбы. За границей мира людей он уже не мог её отследить, да и не пытался. Он выполнил свою часть сделки.
- До очень скорой встречи.
Ах-Пуч снова упокоился во мраке.
Он был мёртв уже четыре с половиной тысячелетия. И не мог понять, почему другим это состояние может не нравиться.[AVA]http://s7.hostingkartinok.com/uploads/images/2015/02/fe1047de63e2891da8e83bfa277649a7.png[/AVA]
МИРЫ ЛАВКРАФТА
проклятый фараон, колдун, сновидец, жрица Януса
Вэй Шень, 36 лет, археолог-египтолог, огранщик камней, заложник террориста
Возможно, он появился не сразу - как и предупреждал владыка мертвых, сначала был бесплотным духом, прежде чем его сущность заново собралась воедино. Если и так, у майя не осталось воспоминаний – он помнил накатывающую всеобъемлющим валом темноту и следом за ней момент пробуждения, будто бы проснулся от тяжелого сна, долгого, отчаянно правдоподобного кошмара о затейливом загробном мирке.
Могильный мрак окрасился насыщенными полутенями и теперь уже настоящей россыпью звезд над головой, стылая тишина расцвела неумолкающим дыханием джунглей. Кавиль вернулся в мир живых, Кавиль вернулся домой. В сизых сумерках возвышалась пирамида Ягуара, где по ощущениям совсем недавно пролилась его кровь. Сюда, в покинутый город, где его славили и приносили жертвы, рвалась неспокойная душа. Тикаль помог ему выжить и умереть, когда жизнелюбивая сущность рожденного в небе бога столкнулась с ледяным зовом смерти.
Уже отсюда майя чувствовал запах тлена. Чтобы так смердеть, нужно что-то поболее вырезанных детских сердец. По лицу бога стихий пробежала усмешка – он уже догадывался, что увидит у подножия пирамиды. Ацтекский ублюдок не соизволил прибрать за собой.
С каждым шагом темнота расступалась – ластилась к ногам бога стихий, стелилась у подножия строения, прячась от неяркого лунного света. Кавиль поднял голову – на бездонном темном небосводе притаилась мертвенно-холодная Луна, уже густо прикрытая тенью. Еще одно безмолвное свидетельство, что время в мире мертвых ощущается совсем иначе, чем здесь.
Ну а на первое доказательство скоротечности времени Кавиль смотрел прямо сейчас. Под ступенями пирамиды гнили останки его человеческой оболочки. То, что уцелело от зверья, не пощадило жаркое южное солнце. Бог стихий подошел ближе, разглядывая собственный раздувшийся и почерневший на жаре труп. Брюшная полость, по-видимому, послужила жратвой для хищников, недоеденные петли кишок ссохшимися змеями протянулись по земле. Лицо потеряло всякие признаки узнавания – мертвая оболочка смотрела на бога стихий полными опарышей глазницами и скалилась безгубым ртом. С каким-то странным чувством майя рассматривал гниющее тело, будто бы удостоверяясь, что и развороченные внутренности, и обглоданные до костей конечности, и обезображенное лицо надежно отпечатались в его памяти.
Легкое касание холодного трепещущего раздвоенного языка оторвало майя от бессмысленного созерцания гнилостных останков. Вслед за мимолетной лаской он почувствовал, как его ногу оплетает чешуйчатое тельце змеи, настойчиво и безуспешно пытающейся заползти выше. Кавиль наклонился, протянул руку упрямой тварюге, и та мгновенно переползла сначала на предплечье, а потом привычно устроилась на его шее, греясь чужим теплом. Потом майя снова вернул взгляд на тело у своих ног, смахнул с прогнившей до костей шеи копошащихся червей. Резким движением сорвал тускло блеснувшую каменную пластинку с искусно вычерченным изображением змеи. Голова трупа беспомощно трепыхнулась, щедро рассыпав вокруг растревоженных опарышей и наполнив воздух еще одним облаком смрада.
Кавиль никогда не считал себя брезгливым. Это чувство вразрез расходилось с мировоззрением народа, который вырезал сердца, стаскивал с еще живых людей кожу, используя ее вместо ритуальной одежды, и жрал человеческие тела во славу своих богов, однако сейчас, глядя изувеченного смертью себя он испытал нечто схожее с недолгим омерзением, окрашенным в яркую, отчаянно живую злость. Он хорошо запомнил, как это – умирать и быть мертвым. И какую цену ему пришлось заплатить за возвращение.
Только сейчас он очень ясно осознал, зачем вернулся – месть пусть и грызла как боль незалеченной раны, все же имела вторичное значение. Он вырвался, чтобы чувствовать себя целостно живым. Кавиль погрузил пальцы в грязно-зеленоватую кровь и вонючей дрянью нарисовал полосы на скулах. Выпрямился, и останки вспыхнули ярким пламенем. Огонь быстро и безжалостно уничтожал гнилостную плоть, стирая даже намек на поражение – все, кроме памяти, что настойчиво требовала вернуть долг ацтекской паскуде.
Огонь отражался в черных глазах майя и янтарных – поднявшей голову змеи.
[AVA]http://firepic.org/images/2015-01/27/wyh7l81k5emg.jpg[/AVA]
Вы здесь » mysterium magnum » Завершенные флэшбэки и AU » (XIV век) Смертельно убитый труп погибшего мертвеца
