Призраки прошлого привели Кавиля в старую часть Флореса, крохотного городка на отшибе современной цивилизации, где дремали свои затерявшиеся во времени фантомы непокорившегося народа. Как никогда душа майя желала покоя. Не застывшей мертвой тишины Тикаля или Чичен Ицы, не убойного наркотического кокона безмятежной эйфории, а живой – тишины, которую разбавляли тихий шелест волн Петен-Ицы, приглушенные голоса людей и шум проезжающих под окнами машин. Кавиль, верный устоявшимся традициям, сначала забрал ключи у престарелой четы гватемальцев, кои присматривали за его квартирой и поддерживали ее в относительно жилом виде.
Крохотная лачуга на третьем этаже встретила его, как обычно, донельзя аскетичным убранством и полным отсутствием пыли, несмотря на то, что он не появлялся здесь несколько месяцев. Бог стихий еле заметно улыбнулся, завидев цветастое покрывало, перекочевавшее на старенький диванчик прямиком из-под ручного ткацкого станка потомков майя. Он нередко обнаруживал что-то новое – эдакая ненавязчивая благодарность от соседей и по совместительству хранителей квартиры Диего Веласкеса за щедрую оплату. Что удивительно – искреннюю. Кавиль был уверен – отъявись он перед ними без единого сентаво в кармане, его бы приняли как родного. Без оглядки на прошлое и расчета на будущее.
Что еще неизменно удивляло майя, так это насколько тонко чувствуют его двое стариков, будто он не бог вовсе, а открытая книга… Вот и сейчас – вместо привычного приглашения разделить с ними ужин, Кавилю достался лишь понимающий молчаливый взгляд.
Сумерки раскрасили небо лиловыми красками. На улицах зажглись фонари, чтобы погаснуть уже через несколько часов, когда Флорес окончательно погрузится в сон. Островной городок затихал с наступлением темноты. Лишь первые часы сквозь покров ночи слышались голоса из бара по соседству, потом затихали и они; призрак места народа Ица засыпал в ласковых объятиях Петен-Ицы.
Сквозь вьющийся ароматный дымок с другого берега на Кавиля смотрели огни Флореса. Пара косяков и бутылка текилы – вся компания майяского бога. Время уже давно перевалило за полночь, бутылка опустела всего лишь наполовину, а майя не думал двигаться с места. Все так же молча и почти недвижимо сидел на полу балкона, бездумно разглядывая то черную гладь озера, то такую же непроглядную темноту небес. Мысли словно застопорились и накрепко завязли в этом мраке, не тревожа бога стихий ни памятью, ни размышлениями – оставив ему только короткое и умиротворенное мгновение здесь и сейчас. И, видимо, поэтому, растворившись в состоянии привычного Флоресу и чуждого самому майя, покоя, он почти никак не отреагировал на отчетливое ощущение ацтекской ауры в непосредственной от себя близости. Только неторопливо повернул голову, глядя снизу вверх на появившегося в проеме балконной двери обладателя хорошо знакомой ему энергетики и по совместительству виновника его недавних приключений.
- Не припоминаю, чтобы звал тебя в гости, - ровно произнес Кавиль, разглядывая Шочикецаль и отмечая, что с момента их последней встречи ее аура стала чище, исчезли грязные клочья чужеродной энергии. Да и вела себя она не в пример адекватнее – по крайней мере пока…
Секунды шли, Шочикецаль по-прежнему не демонстрировала яркого желания угондошить его на месте, и Кавиль вопреки своим же словам неторопливо поднялся с пола. Скрылся на кухне и вернулся с двумя стаканами. Коль гости, пусть и незваные, все-таки пожаловали невежливо оставлять их без выпивки. Даже если они ацтеки, пытавшиеся внепланово отправить его в увлекательное путешествие по загробному мирку. С такими полнящимися иронии мыслями майя вручил богине стакан с текилой, а сам, опершись локтями на побитую временем деревянную перекладину, устремил взгляд на воду.
- Так какими судьбами? Что-то забыла мне сказать?

Шочикецаль говорила очень осторожно, будто внутри нее звучал тихий шепот сомнения, спрашивающий, стоило ли сюда приходить? Кавиль понимал ее опасения  – опрометчиво появляться дома у майяского бога из списка близких недоброжелателей, которому, к тому же, она выразила недвусмысленное пожелание скорейшей смерти и собственноручно постаралась его осуществить. Шочикецаль держалась как кошка в незнакомом месте, и если это укладывалась в миропонимание майя, то с осмыслением ее слов у бога стихий определенно возникли проблемы. Будто бы с ним говорил человек с психическим расстройством – и слова все знакомые, а общий смысл сказанного неуловимо ускользает.
Слушая Шочикецаль, Кавиль испытывал то же самое – решительно не врубался, что замкнуло у нее в голове и почему простые, совсем человеческие фразы вдруг посыпались из ацтекской богини.
С недоверчивым удивлением он обернулся. В его сознании мигом возник ворох язвительных вопросов. Он мог бы поинтересоваться, как скоро на этот раз прибежит Тескатлипока, чудесным образом вспоминающий о своей родне, когда на горизонте вдруг появлялись майя, особенно один конкретный майя. Не перешла ли Шочикецаль на новый уровень взаимоотношений с христианами, и не даровал ли их бог ей забавные крылышки, а заодно вложил в разум невыразимо лицемерную поебень о милосердии и всепрощении.
Кавиль промолчал. Ночь действительно была хорошей – удивительно мирной, несмотря на опасную близость друг к другу двух непримиримых богов, и майя не торопился начинать бесполезную склоку без веских на то причин. Тем более им завладело любопытство. Несмотря на очевидную невероятность Кавиль не находил причин усомниться в искренности слов Шочикецаль. Как бы упрямо Тескатлипока ни отвергал любой намек на общее происхождение, у солнечных цивилизаций – и у людей, и у богов – оставалась одна схожая черта. Все они были искренни: в своей ненависти и в своих привязанностях. Гордые дети солнца не утруждали себя бесполезной ложью. Кавиль – как он считал – хорошо знал Шочицеаль, чтобы не принять ее появление за уловку. А может – слишком полагался на свою интуицию, что по-прежнему умиротворенно молчала. Ни скрежета сомнений, ни шелеста застарелой злости.
- Как было… - наконец, повторил майя. На его лице расцвела еле заметная насмешливая улыбка.  Ему показалось, что он догадывается, к чему клонит Шочикецаль, однако не отказал себе в удовольствии отпустить ехидный комментарий. – Вернуть едва ли получится, но мы можем закрыть глаза и помечтать о чудесных былых временах.
Кавиль действительно прикрыл глаза, вновь обращая невидящий взгляд в темноту озера, сквозь которую отчетливо виднелся призрак Та Ицы.
- Правда, тогда ты окажешься в очень старом городе майя… В компании такого же старого бога, - не открывая глаз, продолжил Кавиль. - Но тебя это не пугает… Никогда не пугало гордую богиню Шочикецаль. Или ты подразумеваешь то небольшое и подзатянувшееся недоразумение, которое началось с неудачной попытки отправить твоих жрецов наслаждаться благами Америки?
Он открыл глаза и пристально посмотрел на Шочикецаль, в его голосе не было и намека на издевку. Кавиль хотел знать причины – настоящие причины, что привели к нему ацтекскую богиню, чье проклятье все еще висело тяжелым могильным камнем на его душе. Что заставило ее в одночасье изменить свое отношение.
- Какая муха тебя укусила? – прямо спросил майя. – Экзорцисты перестарались, изгоняя из тебя демоническую дрянь?

От ее слов происходящее ни на толику не прибавило в ясности. Шочикецаль ненавязчиво ушла от объяснения, предпочтя ответить вопросом на вопрос. Справедливости ради, они оба не торопились говорить прямо, отчего непонимание только множилось, а терпение майя неумолимо заканчивалось. И все же возведенные Кавилем шаткие логические конструкции в попытке объяснить появление Шочикецаль никак не выдерживали проверку его же разумом. По-видимому, в стремлениях уложить чужое поведение в привычную канву своей простой и варварской логики, он не учел две простые и очевидные истины: во-первых, Шочикецаль была женщиной, а, во-вторых, ацтеком. В переложении на действительность это объясняло сразу все. И раздражающие недомолвки, и не менее бесящую попытку… посочувствовать ему?
Последнее никак не вписывалось в миропонимание майя. Он глубоко вдохнул, будто вместе с запахом водорослей порыв ветра принес смердящий запашок лицемерия. Прозвучавшее рассуждение о шрамах словно заново сковырнули едва засохшую корку со старой раны, а заодно – отрезвили дрейфующего на волнах умиротворения и попавшего под его власть божка.
Кавиль вдруг подумал, что ошибся, поторопившись с выводами об искренности детей солнца. Его суждения имели право на существование, когда чужие корабли причалили к берегам их континента. Сейчас и остатки людей, и боги неумолимо пропитывались влиянием быстротечных жизненных процессов. Царствование обратилось выживаемостью, величие – приспособлением, и боги, в своих стремлениях ухватить кусок побольше мало чем отличающиеся от людей, они менялись вместе со своей паствой.
От запоздалого понимания по лицу майя пробежала мимолетная тень, он снова неопределенно качнул головой, улыбаясь пустой бесцветной улыбкой. Кавиль догадывался, что далеко не каждый боженька в силу врожденной хитрожопости опрометчиво лупит прямолинейными фразами, как он сам, к зубовному скрежету окружающих, однако отчаянно не понимал, что толкает продолжать юлить ацтекскую богиню, находясь в доме своего врага. Это тоже была правда, которую не изменит ни короткое затишье перемирия, ни легкое касание чужой руки. Правда, которую стоило напомнить Шочикецаль. Он оттолкнулся от перекладины балкона и повернулся к богине.
- Мне не довелось часто встречаться с демонами, - наконец, заговорил майя. – Но не думаю, что сильно ошибусь, сравнив одержимость с наркотиком. С хреновым наркотиком, после которого такой же хреновый отходняк, но который вытаскивает наружу все страхи или желания.
Кавиль убрал с лица Шочикецаль выбившуюся из косы прядь.
- Твое желание отомстить уже было здесь, - майя невесомо коснулся пальцами волос богини, - поэтому мне действительно интересны причины, почему ты, дважды приложившая усилия, чтобы сжить меня со света, сейчас усердно загоняешь о бескорыстной ацтекской добродетели. 
И умиротворяюще-убаюкивающий плеск волн Петен-Ицы, и спокойное дыхание спящего города все больше походили на неубедительную картонную декорацию, будто бы каждый порыв прохладного ветра сдирал хрупкое тихое очарование весенней гватемальской ночи, выставляя наружу нечто искусственное и мертвое.
- Если ты печешься о последствиях своего крестового похода, - прямо продолжил Кавиль – а по его разумению эта было единственное адекватное объяснение Шочикецаль, - я не буду мстить… Ни тебе, ни твоей дружной ацтекской компании, пока вы не отсвечиваете и не лезете ко мне.